Анна Алматинская - Минувшее

Пожилой, грузный человек в недоумении остановился. Он сразу не мог разобраться, о чем его просит эта рыдающая девочка. Когда уяснил, что его зовут к больной, возмутился:

— Обратись к лечащему врачу. Я занимаюсь научной работой и больных не навещаю.

— Но вы ученый человек! Как вы можете отказать в помощи умирающей женщине? Я молю вас, помогите! Наши врачи ей не помогли.

Что-то шевельнулось в душе этого человека, но он быстро справился с собой и сухо проговорил:

— Я теряю время, нужное для науки, это дорого стоит. Сто рублей за визит, — отчеканил он, думая: «Сразу отвяжется эта буйная, настойчивая девчонка».

Он почувствовал себя неловко, когда увидел широко открытые, изумленные глаза. Она опустила глаза и сухо сказала:

— Я заплачу вам сто рублей. Идемте!

«Сто рублей! Чем я буду питать маму? Сто рублей», — с горечью думала девочка.

Войдя в чистый дворик, а потом в комнату, врач огляделся. В пустой комнате у открытого окна стояла единственная кровать. В нише — свернутые постели, в другой — жалкая домашняя утварь. Больная тихо стонала. Около нее стояли две девочки и со слезами следили за слабо шевелящимися губами больной.

— Где отец? — хмуро спросил врач.

— Мы живем одни с мамой. Мать и трое детей, отца нет.

«Так и есть. Не заплатит, нет. Откуда упрямая возьмет деньги? Не заплатит, нет!» — подумал этот «друг человечества», как называл врачей Гааз — великий врач-гуманист семнадцатого века.

Но делать было нечего, пришлось внимательно осмотреть больную, прописать лекарство и объяснить, как его давать больной.

Когда вышли на айван, Раима протянула ему две пятидесятирублевые бумажки. Смущенный, он остановился, поколебался, но, увидев гордо вскинутую голову девочки, поспешно взял.

После посещения приезжего врача, славу которого раздували его друзья, Нарджан почувствовала облегчение. Лекарство его вернуло сон, успокоило мучительные боли. Раима ликовала. Ей уже не было жаль денег, радовало, что мать оживает и поправляется. Но бодрое состояние больной продолжалось недолго. Прошла неделя, и боли вернулись с новой силой. Мать угасала. Раима была в отчаянии. Надо звать ученого. Он же помог в прошлый раз. Но нет денег уплатить за визит врача. Что делать? Деньги она истратила на заготовку продуктов, обеспечила семью питанием.

Долго думала Раима, как достать денег, и решилась: сломив свою гордость, пошла к отцу на работу. Выслушав ее, Рахман задумался. Прикинув что-то в уме, сказал:

— Сто; рублей — деньги большие, да у меня их сейчас нет. Ты думаешь, врач поможет?..

— Прошлый раз от его лекарства маме стало лучше…

— Не поправится она. Он говорил одному моему другу, умрет. Но возьми, это все, что я могу сделать для тебя. — Он протянул ей десятку. Раима машинально взяла деньги.

— Вся в мать, непокорная… — Услышала брошенные вслед слова. С тяжелым сердцем вернулась она домой. Мать металась, стонала, лекарства не помогали. «Вырасту, буду учиться, стану врачом и буду бесплатно лечить людей. Нет, я не буду ждать повторного приглашения, сама приду, облегчу последние минуты». Разглаживая на ногах матери одеяло, Раима увидела яркую шелковую заплату, ее осенило. Это лоскуток от нарядного платья Нарджан, того, которое она берегла для дочери, к ее шестнадцатилетию. «Наденешь его и этот бархатный расшитый камзол, а я буду любоваться тобой и думать, что это опять я молодая», — мечтала мать. Но вот она умирает в муках, не доживет даже до осени, когда дочери исполнится четырнадцать лет. Пусть же мать простит ее самовольство. Раима продаст этот наряд, чтобы облегчить страдания матери.

Оставив дежурить около матери Саодат, Раима взяла заветный узелок и побежала на базар. Ей повезло. Едва развернула наряд, как столпившиеся перекупщики, не торгуясь сами наперебой начали предлагать сто десять и сто двадцать рублей. Один надбавил десятку и завладел вещами.

С базара Раима побежала прямо на квартиру приезжего врача.

— Маме стало совсем худо, очень худо! Прошу вас пройдемте к ней. Деньги я приготовила.

— Глупая, разве я за деньгами хожу к вам? Хочу облегчить ей страдания перед смертью.

— Значит, маме не жить? — побелевшими губами прошептала она.

— Тебе уже говорили об этом врачи. Пока мы еще не научились лечить рак, — вразумительно говорил толстяк, натягивая пиджак и доставая из шкафа шприц и пузырек с жидкостью.

Когда они вошли в комнату больной, она металась от нестерпимых болей. Саодат, вся в слезах, не знала, чем помочь ей. Врач сделал укол, и вскоре Нарджан успокоилась, погрузившись в забытье. Дождавшись этой минуты, врач встал.

— Ну, все в порядке. Я пошел.

Деньги взял, не глядя на Раиму, и поспешно вышел в калитку.

Вечером Нарджан пришла в себя и снова заметалась, застонала. Ночью она попросила пить. Раима напоила ее кисловатым настоем шиповника, приготовленного по способу старенькой буви. Качалось, питье подбодрило больную.

— Позови девочек, хочу проститься, обнять их… — Сдерживая слезы, Раима разбудила сестер, приказав им не плакать. Подвела их к постели. Саодат, мужественно сдерживая слезы, нагнулась. Слабой рукой мать провела по ее лицу и голове.

— Будь счастливой, доченька… Будь честной. Иди.

Сонная Акчагуль прижалась к плечу матери, та, прошептав благословение, впала в забытье. Раима уложила сестер спать и вернулась к постели больной.

— Пить, — прошептала та. — Сделав несколько глотков настоя, взяла руку Раимы и, не выпуская ее, заговорила:

— Бог благословит тебя, моя любимая джаным… Не горюй! Учись. В Москву поезжай… Живи чистой жизнью. Людей люби… Помогай им. Я буду всегда с тобой. — Все тише, все невнятнее шептали бледные губы. Когда с рассветом заворковали горлицы, мать-страдалица тихо ушла из жизни. Дочь, потрясенная, все еще чувствовала слабое прощальное пожатие. Потом Раима сидела окаменев, никого не видя, ничего не слыша.

Утром пришли соседки, обрядили покойницу, собрались в кружок, громко плача и причитая. Жена Рахмана суетилась, готовя поминальный обед. Ей помогали плачущие младшие сестры, она их успокаивала. Раима ничего не видела, не слышала, сидела возле обряженной покойницы. И не сводила глаз с окаменевшего любимого лица, с посиневших губ, которые несколько часов тому назад шептали слова утешения и завета.

Когда солнце стало склоняться к западу, женщины, закрыв саваном лицо покойницы, повздыхав и поплакав, ушли, уводя с собой девочек. Пришли мужчины-соседи и Рахман со своими приятелями, принесли носилки скорби. Седой мулла прочел суру из корана, пробормотал молитвы. Покойницу с согнутыми коленями положили на носилки, полукруглую надстройку — покрыли шелковым покрывалом, приготовились нести. Рахман подошел к дочери, не отходившей от носилок.