Игорь Гагин - Мне приснилось детство

Ничего не ответив, Панасенко понуро следовал сзади.

Впереди дорога опять раздваивается. Между ними две ели и несколько берёзок. Опять соединившись, тропинка поворачивает вправо и убегает далеко вперед, скрываясь за стеной желтеющих листьев и древесных стволов.

– Уже пришли. – Юрка сворачивает с тропы и лезет между ёлочками с тонкими голыми стволами, стоящими настолько тесно, что пробираться между ними по-настоящему сложно. Выходим на крошечную полянку. К двум сосенкам, стоящим друг от друга метрах в пяти, прибит ствол небольшой ели. К нему, с обеих сторон, с небольшим уклоном, часто приставлены жерди. Это был скелет шалаша. Только треть одной половины покрыта кусками дерматина и брезента. И конечно, нам он показался просто великолепным.

– Материал достанем, – весело сказал Юрка, проведя нас к необхватной вековой сосне. От корней и до первых толстенных веток, начинающихся метрах в 15 от земли, были прибиты деревянные дощечки, служившие ступеньками. Мы, задрав головы, удивлялись смелости человека, сумевшего это сделать.

– Там будет наблюдательный пункт, – важно сказал Юрка. – Кстати, слабо залезть? Я пробовал.

Я смотрел вверх, сильно сомневаясь, но очень хотелось хотя бы попробовать. Не сказав ни слова, ухватился за перекладину и медленно, не глядя вниз, полез к маячащим вверху мощным ветвям. Вот она, вожделенная цель. И только здесь, усевшись на первой шершавой ветви, рискнул посмотреть вниз. Маленькие лица трех человечков величиной с оловянных солдатиков были задраны вверх, голоса пацанов доносились приглушенно.

– Ну как? – кричит Юрка.

– Клёво! – кричу я, захлебываясь от страха и восторга.

По толстым ветвям поднимаюсь выше. Поскрипывая, сосна медленно раскачивается. Еловый подлесок остался внизу, а я сижу на уровне сосновых макушек. Аж дух захватывает, когда ствол медленно идет в одну сторону, останавливается, замерев на несколько мгновений, и так же медленно начинает двигаться обратно. И как в песне Высоцкого: «Весь мир на ладони, я счастлив и нем…»! Восторг сменяется ужасом, когда начинаю понимать, что пора слезать, а это в десятки раз сложнее, чем залезать. Делаю это осторожно и медленно, основательно нащупывая ногой нижние сучья, прежде чем перенести на нее тяжесть тела. Начинаются ступеньки. Они поскрипывают, и все время мерещится: вот сейчас гвозди, которыми доска прибита к сосне, не выдержат, ступенька провернётся или оторвется, и я полечу вниз с высоты четырехэтажного дома.

Не помню, как очутился на земле. Ноги и руки тряслись, сердце нещадно колотилось, как будто выскочить собралось.

– Что видел? – небрежно спросил Юрка, скрывая своё восхищение и зависть. Это потому, что он, как выяснилось, залез только до первой ветки, а я почти до вершины.

– Там болото, – махнул я направо, – а вон там, по всей видимости, полянки. Надо будет потом посмотреть.

Возбужденные, возвращались мы домой. Не заметили, как миновали границу нашего гарнизона, пройдя через проволочное ограждение. Остановились у «Сапун-горы», небольшого, вытянутого холмика, за который в недавнем прошлом проходили целые батальные сражения с ребятами соседнего двора.

– Будем давать клятву, – таинственно и серьезно сказал Юрка. – Повторяйте за мной. Клянусь не раскрывать местонахождение шалаша.

Мы повторили.

– За предательство – пендали!

Панас повторил, засмеявшись. Мы с Колькой на полном серьёзе воспроизвели каждое слово, последовавшее дальше. В конце клятвенного монолога Юрка почему-то сказал «Аминь», но потом, когда понял, что что-то не то «сморозил», как-то подобравшись, выдал:

– Хау! Я все сказал!

– Хау!

– А теперь, для закрепления слов – дело.

Зуев достал откуда-то из-за пазухи папироску, чиркнув спичкой о коробок и, к моему вещему удивлению, прикурил.

– По затяжке. Кто этого не сделает – ненадежен.

Закрыв глаза от отвращения, затягиваюсь. Едкий дым заполняет ротовую полость, язык нещадно щиплет. Быстро выдыхаю и, закашлявшись, передаю папиросу Кольке. Тот неумело сунул её в рот, втянул дым, посерел, и быстро передал Панасу. Видно подражая отцу, по деловому, притоптывая ногой, Сашка курнул пару раз и отдал импровизированную «трубку мира» Юрке.

И тут меня осенило, как будто бес в ребро толкнул:

– Теперь клятва кровью! – объявляю торжественно. – Это самая важная часть ритуала!

Достаю из кармана лист бумаги, снимаю с ворота прицепленную булавку и протягиваю друзьям. Все вымученно на них смотрят, не решаясь первыми протянуть руку. Пришлось показывать пример. Вздрогнув больше от волнения, чем от боли, выдавливаю каплю крови на листок. Через минуту Юрка вымучивает свою каплю. На листе уже два ржавых круга. Колька попытался расковырять заживающую ранку, но сделал только хуже – и крови не выступило ни капли, и боль себе причинил. Потом решился, кольнул, ойкнув, и на листе появилась третья «клятвенная подпись». Очередь за Панасом. Он как-то заскулил и жалобно вопросил:

– Ребята, а можно я дома.

– Нет! – сурово отрезал Юрка.

– А завтра!

– Хорошо, завтра. Но если нет, ты уволен.

На следующий день, после уроков, мы снова собрались в лес. Панас, как угорелый, носился по двору. Девчонки, сидящие на скамейке, удивленно поглядывали на него, изредка покручивая пальцами у виска. Мол, что с дурачка возьмешь!

– Саша, иди домой! – крикнула с порога подъезда его мать, полная, не высокая, крикливая и вредная, по нашим понятиям, тётка. Панас не обратил на неё ни малейшего внимания. – Я к стенке, что ли обращаюсь?

– Ну, мам?! – вопросительно заканючил Сашка, начиная отступление в сторону леса.

– Никаких мам! Домой, я сказала!

Пацан даже не подумал послушаться.

– Ах, ты шельма! Думаешь, я за тобой бегать буду! – мелкой трусцой она побежала за улепетывающим сыном. Зрелище было презабавное. Давясь от хохота, мы с Колькой следуем за ними на порядочном расстоянии. Не заметили, как вбежали в подлесок за домом. Вдруг Панасенко-мать резко остановилась и обернулась. Увидев её раскрасневшееся от гнева лицо, мы несколько трухнули.

– Эй, хлопчик, а ну-ка иди до мене, – сделав приглашающий жест пальчиком, обратилась она ко мне.

– Это зачем?

– Не прикидывайся идиотом, хулиган ты эдакий!

– А разве я виноват, что Ваш сын от Вас бегает?

– Не переживай, за это ему дома влетит! Ты вот скажи, подлюка, что вы его вчера заставляли делать?

– Ничего, – вмешался Колька.

– А ты молчи, с тобой пока не разговаривают, – резко отрезала разгневанная Панасенко, и с ехидцей в голосе продолжала: – А кто заставлял его курить, да ещё кровь по стенам мазать?

– Врёт! Этого делать его никто не заставлял!

– Меня мой Саша никогда не обманывает. Предупреди родителей, что у вас вечером гости.