Владимир Хомичук - Муха

Тогда, так давно уже, он даже обрадовался моей настоящей беременности. Мне так казалось. Нет, не казалось, он правда весь светился. Это была истинная радость будущего отца. Олег после нашей скоропалительной свадьбы совершенно по-другому стал вести себя по отношению ко мне: заботился, помогал во всем, оберегал и холил, был ласков и предупредителен, исчезло подозрение и ирония в глазах. Он оказался хорошим мужем и очень хотел стать таким же отцом. До этого совсем немного оставалось.

Я так ждала рождения сына! Да, врач сказал, что у меня будет мальчик. Какое это было счастье! Олег и имя ему уже придумал: Трофим. Я согласилась. Троша – звучит мило. Я разговаривала с ним, пела ему песни, прикладывала к животу руки и гладила-гладила, пытаясь передать через кожу свое тепло и нежность. Он отвечал, пинаясь. От, егоза!

Вот тогда-то я и забеспокоилась в первый раз. Живот у меня был какой-то уж очень большой. Пошла к врачу.

– Н-да, мамочка… Плод у вас действительно слишком большой. Придется делать кесарево. И срочно, сегодня же. Срок-то уже приличный. Да не пугайтесь вы так, это нормальное и более чем частое явление. Спокойненько достанем вашего богатыря, а вас заштопаем чин чинарем, – выдал мне бородатый врач.

Боже, как я испугалась! Вся на нервах бросилась звонить маме. Та выслушала и ответила, что переговорит со своей подругой-гинекологом и перезвонит. Спустя час ожидания я не выдержала и сама набрала мамин номер. Та почему-то закричала, чтобы я немедленно приезжала домой. И чтобы спросила у Олега, не было ли у них в роду случаев диабета.

Так в нашей семейной жизни приключился первый скандал. Я примчалась к Олегу в общежитие, расплакалась и выпалила:

– Я не хочу, чтобы мне делали кесарево сечение!

Олег спокойно расспросил меня обо всем и сказал:

– Ты вправе решать этот вопрос сама, конечно, но я не вижу тут особой проблемы. Это нормальная медицинская практика. Не стоит так переживать, Алина. Все образуется.

– Ага, тебе легко говорить! Тебя-то резать не будут. И шрама на животе у тебя никакого не останется. И вообще, мама говорит, что это ты во всем виноват. Наверняка у кого-то из твоих родственников был диабет, и это повлияло на нашего Трошу.

– Да не было у нас в семье ни одного диабетика.

– А ты у отца своего спроси, может, и был! Только ни ты, ни твоя мама ничегошеньки про это не знаете.

– Алина, прекрати истерику.

– И не подумаю. В общем, так… Я сегодня же ночью уезжаю домой, к маме. Ее подруга говорит, что просто необходимо срочно стимулировать роды, и без всякого кесарева.

Наш первенец умер во мне. Ночью. В поезде. Он задохнулся.

Я тоже чуть не задохнулся от этой новости. Неправда, что отцы не очень сильно переживают за будущего ребенка или не чувствуют его. Не так эмоционально остро и физически осязаемо, как женщины, носящие дитя под сердцем, конечно. Это факт, и он неоспорим. Но меня как будто ногой в живот ударили, когда позвонила Алина. Боль, смешанная со злостью на придурковатую тещу вместе с ее подругой, охватила меня до скрежета зубов. Ну зачем надо было ехать ночью в другой город? Почему, черт вас всех дери, нельзя было отправиться прямиком в больницу? Идиотки толстожопые!

Потом были похороны маленького неродившегося плода. Были слезы и причитания. Сплошное лицемерие. В глазах тещи таилось чуть ли не облегчение. Как я ненавижу эту гребаную бабу!

Непостижимым образом меня спасла от этой ярости не кто иная, как Алина.

Заплаканная, она спросила:

– И что же теперь будет? Ты бросишь меня?

Во мне вдруг буквально проснулось щемящее, нежное чувство к жене, и я ответил:

– Нет, я не оставлю тебя. У нас будет, обязательно будет ребенок.

– Обещаешь?

– Клянусь.

Как бы пафосно это ни звучало, я действительно так думал и произносил эти штампованные слова совершенно искренне. Алина, несчастная и некрасивая, стала тогда гораздо ближе и дороже мне.

Но прошло полгода, и наступил 1987-й. Я уезжал на Кубу. Даже не верилось. Первый выезд за границу! После трех лет обучения в МГЛУ лучших студентов отправляли на практику. Лучшие на нашем курсе были я и Саня. Впрочем, лучшим его признал я. Вызвали как-то меня в деканат.

– Олег, поздравляю вас! – объявила мне декан факультета, торжественно поднимая брови.

– Спасибо. А?..

– Решением сверху утверждена ваша кандидатура для прохождения полугодичной практики на Кубе.

– Сверху?

– Ну, Олег, не задавайте глупых вопросов. Вы, как секретарь комитета комсомола факультета испанского языка, давно уже знаете, что все решения у нас в институте принимает Нина Георгиевна… по согласованию…

Старые советские времена, о которых сейчас с добродушной кичливой ностальгией вспоминают многие. Но тогда было не до благости.

– Вам поручено подобрать вторую кандидатуру, которая будет принята к рассмотрению с учетом вашего мнения, – продолжала гнуть свою линию деканша.

– И подбирать тут нечего: Саша. Мой друг, – я перешел на более неофициальный тон.

Но не тут-то было.

– Друг – это не довод и тем более не повод, Олег. И вы это не хуже меня знаете, – не сгибалось начальство.

– Александр Бесцветнин учится прекрасно, в общественной жизни принимает активное участие. К поведению никаких замечаний ни у кого нет.

– Мы учтем вашу рекомендацию.

«Мы» утвердила и Саню. Нина Георгиевна, ректор института, женщина старой, сталинской закалки, непреклонная в своих оценках и суждениях, очень умная, впрочем, баба, – как я понял гораздо позже, уже по возвращении с Острова свободы, – пришла к заключению, что он вполне подходит.

Свобода на острове оказалась очень жаркой и удушливой. Раскаленный до сорока пяти градусов воздух был настолько пропитан влагой, что я тут же, едва сойдя с трапа самолета, вспотел в паху и натер его до зуда, так же как и ноги, обутые в нелепые полуботинки. Был сентябрь, одежда у нас осенняя, а тут сплошной зной и ни намека на тень от деревьев – одни пальмы, похожие на мачты корабля. И солнце, ослепительное, яркое, всепроникающее.

Первый блин, который комом, не заставил себя ждать. Ко мне подошел молодой черный, как сажа, парень и, до ушей улыбаясь, что-то спросил. Я ни бельмеса не понял. Переспросил, озадаченный. Тот повторил. Опять ни фига не разобрал. «Н-да, вот тебе и отличник, лучший студент на курсе! Три года штудирования языка, а ни бум-бум», – грустно подумал я. Потом мы с Саней долго еще вспоминали этот случай. Он тоже не врубился. А мне был задан простейший из вопросов: «Ну, как дела? Как добрались, парни?» Это уже через неделю до нас дошло, что кубинский вариант испанского языка сильно отличается от кастильского произношения, которому нас так старательно учили в университете. И дело не только в произношении, но и в темпе речи. Кубинцы не разговаривают, они стреляют словесными очередями, как из автомата. При этом люди африканского происхождения добавляют в данную пальбу скомканную артикуляцию и не произносят окончания слов. В общем, ничего странного в том, что я не разобрался в этом словесном фарше, не было. Но стыдно. Хотя поначалу никто из нашей группы не въезжал, особенно смешно получилось, когда мы добрались до студенческого общежития и на регистрации на нас посыпались вопросы. Нас было человек тридцать: студенты из Москвы, Ленинграда, Киева и Минска. Меня и Саню (двоих белорусов, хотя я был и остаюсь русским) и троих украинцев определили в одну комнатушку на семнадцатом этаже. Спать нам пришлось на двухъярусных кроватях. Как в армии, блин.