Капитан Зельтц - Сны под стеклом. Бортжурнал капитана Зельтца

После раздачи завтрака Старшина отсылает меня на подмогу в палату ИВЛ.

Там тихо. Там скучает медсестра и посапывают аппараты искусственного дыхания. На койках три трупа. Через электронные капельницы им дают жидкость и лекарства. Им закачивают питательные смеси через зонд прямо в желудок. За них дышит машина. Моча сливается по трубочкам в пакетик под кроватью.

Иудейская вера запрещает отключать покойника от аппарата ИВЛ, пока бьётся его сердце. А когда сердце устаёт – прибегают посланники господа (или сатаны?), привозят с собой электрическую адскую машину, бьют мертвяка электричеством – и вот, он уже снова попадает под категорию «живой». Хотя, по сути, он обычный зомби. Несколько раз возвращённый из ада и насильственно удерживаемый в Сансаре организм.

Я помогаю медсестре ворочать, обмывать и намазывать кремом разбухшие от отёков тела. На телах остаются углубления – следы от наших пальцев, и в них моментально набирается жидкость. Иногда тела начинают пон осить, и они буквально плавают в смрадной жиже. В комнате становится трудно дышать, но мы, сдерживая рвотные спазмы, обмываем их и меняем им бельё. Впрочем, есть ещё одна, не менее экстремальная процедура – обработка пролежней.

Я поворачиваю тело на бок и удерживаю его. Сестра снимает зловонные бинты. Открывается серо-зелёная глубокая рана. Практически, дыра, в которую можно спрятать кулак. Хирург невозмутимо кромсает гнилое мясо. Я стараюсь не дышать, потому что, боюсь, такой невыносимой жуткой вони мне не выдержать, и меня вырвет прямо на операционное поле.

И богохульные мысли посещают меня: если кто-то действительно верит, что Господь милосердный всё видит и всё знает – нужно бы привести его на денёк в эту палату, в хранилище живых трупов. Нужно бы показать ему милосердие Господа во всей его неумолимой, всесильной и беспощадной мощи.

Образ нейрохирурга овеян славой и возвышен в глазах публики. Но мой герой – рядовой и безликий общий хирург, который каждый день обрабатывает пролежни, задыхаясь от невыносимого смрада, и не получая за это признания, регалий, дорогих красивых бутылок. Его пациенты безмолвны. Его подвиги будничны, рутинны и безвестны.

Как-то раз, вместе с обдристанным бельём некой старушки я выбросил, не подумав дважды, и её запачканный калом чепчик. На мою беду, через несколько минут к бабушке пришли посетители. Не увидев на челе вегетативной своей бабушки чепчика, они пришли в ярость. Они кричали, размахивали руками и хватали меня за рубашку.

Бабушка уже несколько месяцев молчала, не двигалась, не моргала и только распухала от отёков. Видимо, моё деяние с чепчиком было расценено как надругательство над телом. Тщетно я пытался объяснить, что чепчик был обкакан – родня отказывалась верить таким басням.

– Она же чистая! Как она могла накакать до чепчика?

Я мог бы предложить им несколько возможных объяснений, но не успел. Пришла Старшина и грозно отправила меня в прачечную – разыскивать чепчик. А семью ласково увела к себе в кабинет. В прачечной меня ждали эвересты ещё не постиранного белья. Скользнув взглядом по этим не столь романтичным вершинам, я понял, что чепчик потерялся безвозвратно. О чём и доложил начальству.

А с бабушкой этой произошёл ещё один забавный инцидент.

Мы, персонал отделения, только уселись поужинать, как вдруг заверещал монитор, сигналя о чём-то нехорошем. Мы помчались в палату ИВЛ. Кто-то бросился за адской машиной, кто-то начал вызывать врача. Мы с сестрой влетели в палату и увидели, что монитор выключен из розетки, вместо него воткнуто зарядное устройство мобильника, а хозяин мобильника, внучек, тут же трещит по телефону и не может понять, что это за беготня и суета вокруг его драгоценной бабули.

И всё-таки есть в жизни светлые моменты! Кто-то передал мне целую кучу ношенных шмоток. Всякие футболки, джинсы, рубашки. Часть вещей была просто в идеальном состоянии, и я носил их ещё несколько лет. И самое замечательное и невероятное – среди вещей оказался кассетный плеер с наушниками. Я раздобыл кассету «Крематория» – «Танго на облаке» и сборник «Кино», и ходить на работу в «Дом скорби» стало веселее.

Осталось переобуться. Белые мокасины абсолютно не подходили для моего рода деятельности – при помывке больных они сразу промокали, а к концу смены, после многочасовой беготни по отделению, невыносимо болели копыта. Поэтому в один прекрасный день я отправился на рынок, где, по словам знакомых, находился самый дешёвый в городе обувной магазин.

– Продавец там – перс, с ним надо торговаться. И можно реально сбить цену! – уверял меня пророк Гена.

Легендарный магазин оказался размером с маленькую комнату. Всё было заставлено коробками, оставляя тесные проходы для посетителей. Гирлянды обуви свисали с потолка, ящики с беспорядочно сваленной в них обувью разных фасонов и размеров громоздились прямо на земле перед входом.

Уверяю вас, что фильм «Хищник» запросто можно было бы отснять в этом магазине. Без малейшей вероятности, однако, что Шварц смог бы отыскать там кого-то.

Дверь в магазин отсутствовала. В ящике с тапками энергично копошились какие-то тётки, продавца нигде не было. Остановившись на пороге, я осматривал эти кучи и гирлянды ботинок, тапок, кроссовок, сандалет, и дивился, как же хозяин бросил весь этот обувной клондайк на произвол судьбы.

Хозяин же, всё это время стоял неподвижно, на расстоянии вытянутой руки, слившись со штабелем полуботинок и наблюдая за своими жертвами.

Я вздрогнул, когда вдруг встретился с ним взглядом и осознал, что всего в метре от меня стоит живой человек. Человек этот был мал ростом, смугл, кучеряв и темноволос (а блондины, вообще, встречаются в Израиле нечасто). Поняв, что его «засекли», он немедленно отделился от своего товара и… я ожидал, что он бросится к кассе с криком «тук-тук за себя!», но он начал буквально извиваться вокруг меня и тараторить без умолку со смешным персидским акцентом. В руках у него появлялись всё новые экземпляры обуви, которые он совал мне под нос, демонстрируя подошву, шов, окрас, каблук, шнурки… Как истинный «совок», под натиском продавца я испытал инстинктивное сопротивление и сильное желание уйти со сцены. Но мне нужны были кроссовки. О чём я и сообщил продавцу. Мне немедленно были предложены кроссовки за 500 шекелей. Сумма на тот момент астрономическая, для меня, разумеется. Заметив моё удивление, перс моментально извлёк другой экземпляр, очень похожий на предыдущий.

– 100 шекелей! Отличный ботинок! Крепкий! Новый! Смотри, какой шов! Я своему брату такие купил!

Торговаться я никогда не умел, но выложить за пару кроссовок целых 100 шекелей? Я просто не мог себе позволить такого расточительства. Чувствуя сильнейшую неловкость, я уже готов был ретироваться.