Капитан Зельтц - Сны под стеклом. Бортжурнал капитана Зельтца

Седан вытащили на следующий день с помощью буксира и трактора. Пассажиры вернулись к домашнему очагу без потерь, если не считать зарубленной стиральной машинки.

Особенности трудоустройства в Израиле – реплика из зала

– Нашёл я спортклуб. Я ж с 10 лет восточными единоборствами занимаюсь. Ментов тренировал. А здесь… помощник сантехника. Без израильского диплома – никуда не пролезешь. В спортзал инструктором – не взяли. В школу физруком – не взяли. В дом престарелых, старичкам уроки физкультуры проводить – не взяли. Полная жопа. А чтобы получить диплом – надо баблосы заплатить и закончить трёхгодичные курсы в Израильском Институте Спорта. А баблосы, сам понимаешь… Короче, в зале ничего нет, только груша висит. Трое ребят – Роберт, Славик и Рома. Роберт чемпион ***стана по тэквондо. Рома и Славик – какие-то крутые каратисты.

– Ну, поработай на груше, – говорят. Я поработал.

– Давай спарринг, – говорю. Спарринг не захотели.

– Ты нам подходишь – сказали. – Нам нужен надёжный парень, и чтобы не пиз*Ил много.

– Приходи в четверг, в 7 вечера, – сказали.

Ну, лады, жду четверга. Ровно в семь прихожу. Никого. Зал закрыт на замок. Подождал полчасика – и пошёл. Работаю дальше с сантехником – а чё делать? Потом встречаю в городе Славика. Оказалось, в тот четверг они на полчаса раньше меня пришли и их полиция «замела». Роберт и Рома хотели рэкет развернуть, уже успели на кого-то «наехать». Теперь «сидят». Славика отпустили, на него у полицаев ничего не было…

Кажется, это было через пару недель после моего появления (я бы сказал – пришествия. Я ведь пришёл туда пешком!) в Воронью Слободку.

Публика вдруг взволнованно засобиралась куда-то. Как выяснилось, маман одной-из-не-проживающих-в-слободке-но-дружественных-нам-юных-особ (несложно обозначил, правда?) подрядила молодежь помогать с переездом. Переезжать предполагалось из центра Израиля в Нацерет (или Назарет).

Маман гарантировала участникам перевозку туда и оттуда, банкет по окончании акции и бессмертную дружбу по окончании банкета. Перевозить предполагалось домашний скарб.

Охваченный массовым психозом, я оказался втянутым в эту, совершенно бесполезную для себя, авантюру. В процессе переезда я ещё и понес невосполнимый для себя ущерб в виде китайских кроссовок.

Кроссовки были привезены с географической родины, были совершенно новые, «ненадёванные» и пахли ещё заводской краской (или какой-то другой синтетической дрянью). В процессе многочисленных подъёмов и спусков по ступенькам в тот день, кроссовки начали отторгать от себя кусочки подошвы и расслаиваться. Возможно, так принято в Китае – чтобы кроссовки размножались почкованием. Я был немало удивлен, так как такое случилось со мной впервые. В Раше, например, я носил совдеповские ботинки годами и без видимого ущерба. Но не было времени на сантименты, подлые крошащиеся кроссовки были забинтованы наспех клейкой лентой, и я продолжил работу.

Не помню, как это произошло, но только в руках у меня оказался вдруг край рояля. Со всех сторон рояль облепили труженики-добровольцы и, с прибаутками и бурлацкими стонами, начали проталкивать инструмент из салона в коридор. Пухлая Маман порхала вокруг нас, уговаривая соблюдать максимальную осторожность. Прекрасно помню, что первая отделившаяся от рояля панель была тёмно-вишнёвого цвета, под старое дерево.

Маман вскрикнула, как при приступе почечной колики, и работяги стали двигать роялем с заметной осторожностью, но нас стало на одного человека меньше, ведь панель вишнёвого цвета сама же в лифт не пойдёт же.

Путь наш, от салона до лестничной клетки, был орошён п отом и усеян частями рояля.

Заканчивал перевозку рояля ваш покорный слуга в гордом одиночестве. Мои ретивые коллеги исчезали один за другим, а когда и по двое, унося вниз очередную отделившуюся от инструмента деталь. Маман судорожно вздыхала и постанывала. Медные педали, деревянные с войлоком молоточки, белые клавиши и чёрные диезы – все останки были собраны в целлофановый пакет… и таков был грустный итог.

Я почтительно вручил хозяйке тяжёлый, бряцающий потрохами рояля, пакет. К чести её будет сказано: она не устроила нам сцены и условия контракта выполнила. Уже в Нацерете, в новой и заваленной коробками и узлами квартире, сидели мы за столом, и помню, что есть и пить мне совершенно не хотелось.

– Чудак ты, – сказал, наливая себе стопарик, лобастый парень по кличке Свин. – Ну, хотя бы, выпей, давай…

Свин считался знатоком израильского быта и, кроме того, если верить слухам, пил с Шевчуком и Гребенщиковым. Не знаю, пил ли он с ними вместе или поврозь, это уже другая сказка.

Сюжет первый.

В первые же дни своего появления в Израиле я посетил пляж. Был январь, пляжный сезон, понятно, уже закончился (или ещё не начался?), но на пляже было людно. Приятный холодный ветер нёс запах йода. В старой, почти утонувшей в прибрежном песке лодке целовались подростки. В приморских кафешках мельтешили официанты, лавируя среди застывших с крошечными чашечками «эспрессо» клиентов.

Потратить 5 шекелей на чашку кофе было для меня немыслимо, даже когда я уже продвинулся из разнорабочих пролетариев в надменную касту санитаров. В 10 метрах от кромки прибоя стояли турники, и там я отводил душу после тёмных коридоров и зловонных больничных палат. Кроме того, море обладает магическим действием после определенной порции пива. Можно сидеть на кромке воды, вытянув ноги в Средиземное море, закопав банки с пивом тут же, на расстоянии вытянутой руки, и любоваться закатом. Ночью на пляже кипит жизнь. Ночная, конечно же. Толпы «поддатых» молодых (и не очень) людей вяло перемещаются вдоль берега, в поисках лёгкой любви и прочих приключений. В 4—5 утра жертвы ночной романтики измученно плетутся в город, а некоторые остаются лежать в светло-жёлтом песке. Закрываются кафешки. Пляжная жизнь вступает в новую фазу – появляются толпы бегунов, в основном, пенсионного возраста. Возникает атмосфера рекордов и успехов. «Спартак – чемпион» и «Динамо» бежит.

Первым своим израильским летом я бывал на море нечасто – больница сжирала много времени и сил. Я работал по 10—13 смен в неделю, да ещё был период, когда брал дополнительную работу (пас старичка Щуку, брал ночные смены в доме престарелых).

Как-то раз, невероятно жарким летним днем, я возвращался с рынка, гружёный дешёвыми апельсинами. Вдруг мир вокруг меня изменился: всё застыло. Пешеходы, машины – все замерло. В душном, горячем воздухе раздался какой-то пронзительный монотонный вой. Я тоже остановился, не понимая – что происходит?