Юрий Поляков - В зоне риска. Интервью 2014-2020

– Суворин был мракобес и всё такое. Можно найти много эпитетов, которые объясняют точку зрения Николая Карловича.

– Для либералов все оппоненты – мракобесы. Давайте разберёмся. Мракобесы – это те, кто предупреждали, что революция несёт стране развал и катастрофу? Кстати, все «мракобесы» очень хорошо знали либеральную идеологию. Они с неё начинали, как тот же Катков, а потом они повзрослели, перешли в другой лагерь, охранительный, и продолжали критиковать власть уже за неисполнение ею своей державной, удерживающей функции. Критика существующего порядка вещей может быть и справа, и слева. Кто-то костерит власть за то, что она слишком жёсткая. А кто-то за то, что она слишком мягкая и оттого недостаточно эффективная. Что опаснее: избыточность или недостаточность государства – это ещё вопрос? Я уверен: государственная недостаточность куда опасней.

– А вот ваша цитата: «Если писатель-публицист во всём согласен с властью, он приспособленец. Если ни в чём и никогда не согласен с властью, то он негодяй». Это о чём?

– О том самом! Вот я всегда был в оппозиции к Ельцину, я считал этот режим преступным, доведшим страну до обнищания, беззащитности и полураспада. Я был одним из основоположников антиельцинизма в литературе: сатирически, даже, как считают критики, издевательски изобразил ЕБН и в «Апофегее», и в «Демгородке». Но я отнюдь не утверждаю: всё, что делалось при Ельцине, было неправильным. То же могу сказать и о нынешней власти: она сделала много положительного, но ещё больше она не сделала для народа и страны. И всё-таки её КПД несравненно выше ельцинской «команды». Почему этого не хотят видеть люди, вроде Сванидзе? Я не знаю. Думаю, тут речь можно вести о какой-то психогенетической мутации. В любом случае: власти не надо откровенно хамить, даже борясь с ней, но и говорить с ней дрожащим голосом, даже защищая её, не следует.

– С эпохой Ельцина было связано много надежд на перемены к лучшему, к построению свободного богатого общества. Ведь вы этого хотели, судя по вашим упомянутым повестям. И что произошло? Почему вдруг разочаровались и ушли в оппозицию к этому новому?

– Да, я хотел, как и все, демократии и свободы слова, но мне в страшном сне не могло привидеться, что их будут укреплять с помощью пальбы из пушек по парламенту… Залп «Авроры», по-моему, был менее разрушительным. Может быть, благодаря писательской интуиции губительную подоплёку ельцинского правления я почувствовал раньше других, заранее. Со мной не соглашались, я тогда со многими друзьями-писателями разошёлся. Даже с домашними некоторыми рассорился. Но потом, спустя годы, они один за другим признавались: да, ты был прав…

– А что смущает вас в Солженицыне?

– Ничего не смущает. Кроме того, что он не мой писатель. Для удовольствия я его никогда не читал. Я для удовольствия Гоголя, Лескова, Чехова, Бунина, Булгакова, Катаева читаю.

– Ну, как же, он же правду написал. Сколько было в концлагерях наших замучено…

– Да, он написал свою правду, часто не совпадавшую с исторической реальностью, опираясь на тогдашние мифологические цифры жертв, минимум в десять раз превосходящие реальные утраты. Всё равно речь идёт о гигантских потерях «перманентной» революции. Но преувеличивать на порядок зачем? Что за статистический мазохизм? А ярлык ненавистника Солженицына мне прилепили в 2014 году, когда я со своим неосторожным прямодушием в интервью газете «Культура» возмутился тем, что за четыре года до юбилея во все организации разослали циркуляры. Мол, с каким размахом следует отмечать столетие писателя. Зато ни слова о Константине Симонове, у которого в 2014 году тоже 100-летие. Ни гу-гу о Горьком, с его приближающимся 150-летием. Ни полслова о Тургеневе с его 200-летием. Как же так? А ведь они сделали для нашей культуры, мягко говоря, не меньше, чем автор «Ивана Денисовича».

– Считаете, это реверанс властей в сторону либералов?

– Не думаю, мне кажется, власть вообще смутно представляет себе, кто есть кто в искусстве. Просто Кремль решения принимает зачастую под давлением «ходоков». За Горького, видно, тогда попросить было некому. А уж как умеет «просить» Наталья Дмитриевна, общеизвестно. Кроме того, я имел неосторожность напомнить согражданам, что Александр Исаевич говорил о Советском Союзе – о нашей с вами Родине – живя в США. Он назойливо призывал Америку активно бороться против Советского Союза… А когда я ещё «до кучи» высказал мнение, что «Архипелаг ГУЛАГ» – это не та книга, которую нужно изучать в школе…

– Почему?

– Потому что вещь очень субъективная. Там много фактов, которые потом исторической наукой не подтвердились. Там же есть апологетические, мягко говоря, главы о предателе-генерале Власове, сочувственные страницы о бандеровцах. Вот есть замечательная вещица Солженицына «Один день Ивана Денисовича». О жизни заключённых в лагере. Хотите понять эпоху, трагедию этих людей, которые пострадали, кто невинно, а кто и за дело, – читайте «Один день…». Я спрашиваю, когда встречаюсь со школьниками, со студентами: а за что сидел Иван Денисович? Отвечают: он анекдот антисоветский рассказал. Или: он был против Сталина. Да нет же, он просто ушёл из своей части, а до нового места назначения не дошёл. По законам военного времени это называлось де-зер-тир-ством. Я служил в середине 1970-х в Группе советских войск в Германии, и если бы я ушёл из своего артполка и не дошёл бы до штаба дивизии, куда меня нередко посылали, мне бы тоже дали срок. В штрафбат точно отправили бы, хотя никакой войны тогда не наблюдалось. Потому что это армия, а не пионерский лагерь.

– Но в жизни Александра Исаевича был и такой эпизод, когда он отказался принимать государственную награду от Ельцина. А от Путина – принял. Да, какое-то время это была совершенно неприкосновенная фигура. Потом стали очень робко говорить: слушайте, чего-то мы с Солженицыным начинаем перегибать палку. Сейчас эти голоса звучат громче. Тем не менее, всё-таки Солженицын – великий писатель земли русской. И пока ещё в статусе неприкосновенной персоны.

– Скажу иначе: он очень крупная культурно-политическая фигура. И политик Солженицын оказался, как показывает время, гораздо крупнее Солженицына-писателя. Тиражи его книг катастрофически упали, о чём с плохо сдерживаемым удовольствием писал ещё Войнович в своём памфлете. Автор «ГУЛАГа», видимо, каким-то верхним нюхом почувствовал, что эпоха Ельцина заканчивается, с политической точки зрения принимать награду от него неперспективно, можно подвергнуть риску свой авторитет. Кстати, первым от ельцинского ордена отказался писатель-фронтовик Юрий Бондарев, но на это как-то внимания не обратили. Ещё любопытная деталь: гораздо критичнее меня высказался о Солженицыне ведущий писатель-либерал Владимир Войнович в книге «Портрет на фоне мифа». Однако вдова на него не обиделась: свой.