Дарья Златопольская - Важные вещи. Диалоги о любви, успехе, свободе

Д. З. Я давно хотела задать вам один вопрос. Когда Дмитрий Шостакович писал свою великую 13-ю симфонию на ваши стихи – наверное, самые трагичные, «Бабий Яр», – он взял для контраста ваше стихотворение «Юмор». И с присущим ему фантастическим юмором написал совершенно другую музыку. Почему, как вам кажется? Возможно, вы даже это обсуждали?

Е. Е. Потому что юмор – спасительная вещь. Очень многим людям он помогал в последние, самые тяжелые, трагедийные времена. Потому что, как я писал когда-то:

Это и делает юмор. Легкий, хороший, негрязный. Ирония над собой. Начинать надо с самого себя, обязательно посмеиваться.

Кто-то сказал, что смеяться над собой – лучший способ лишить этой возможности других.

Ха-ха-ха! Нет, это не так. Это слишком витиевато. У меня жена очень часто смеется надо мной. У нее замечательное чувство юмора, она меня высмеивает.

Д. З. У вас были проекты «Корабль дураков» и «Конгресс дураков», существует книга SLAVA DURAK. Кажется, само слово «дурак» несет для вас какой-то особый смысл. Какой именно?

В. П. Для меня это синоним счастливого человека. Слово «счастье» очень затертое. А «дурак» – немного низкопробное, оно валяется под ногами. И я подумал: надо взять такое грязное слово, никому не нужное, и через него сказать о счастье. Мне кажется, дураки – это счастливые люди. Нам нужны в нашем мире дураки, которые научат нас счастливой жизни.

Вообще, одно из моих любимых творений – это Академия дураков. Главное в ней, что у нее нет ни порядка, ни системы. Она живет, как хочет, и каждый, кто хочет, туда вступает, выступает, в этом во всем купается. Это, я думаю, удивительно важная вещь для всех людей. Потому что время от времени все должны немножечко освободиться от своей серьезности, отодвинуть ее в сторону. И подурачиться! Сделать что-то такое, чтобы все сказали: «Ну и дурак». И вот мы решаем, кто же достоин того, чтобы быть академиком, о котором все люди вокруг сказали: «Ну и дурак!» Когда человеку это говорят, – значит, вот он, настоящий, тот самый! Он ухитрился сделать такое, что ни в какие рамки не влезает. Он вышел за границы обыденности – за границы того, что люди считают правильным.

А обычный человек может попробовать пробудить в себе этого внутреннего дурака? Как это сделать?

Нужно, наверное, просто немножко повернуть стрелочку. Все, что с тобой происходит, должно происходить согласно мечте. Если это главное понять, все остальное очень просто. «А что я тут делаю? Я не хочу здесь больше быть, я хочу быть вот там, я всегда мечтал там!» В какой-то момент человек должен просто себе сказать: я должен быть дураком и поступить нелогично, чтобы стать счастливым человеком.

Вы говорили, что в вашем спектакле «Диаболо» встречаются шут и демон. Мне вообще кажется, что ваш Асисяй, ваше альтер-эго, желтый клоун, испытывает тягу к демонической стороне жизни. На чем основана эта тяга?

Это очень просто: каждый человек хочет максимально потрогать всю жизнь. Как ребенок. А потом, еще мне показалось, что для клоуна обязательно необходима вот эта бесконечность – разнообразие, сила разных страстей, от легких, ветреных, до метафизических, жутких, трагических.

А оно не захватывает вас, не проникает в ваш мир?

Проникает. Поэтому я быстро выскакиваю… Вот стоп, стоп, стоп, я эту книжку больше не могу читать, я открыл ее только сверху! Я не могу досмотреть до конца, потому что понимаю, что могу там утонуть. Я знаю свой увлекающийся характер. И поэтому я где-то себе ставлю предел: стоп, дальше не ходи. Я чувствую, что меня туда может затянуть, я могу там бросить вот эту жизнь, а я ее тоже люблю. Я не хочу отдаться той жизни в противовес этой. Я человек гармонии. Я не могу одному элементу отдать первенство.

Ироничность вы относите к демоническим началам?

Да, потому что там очень редко встретишь любовь. В современных комедиях есть много этого цинизма и ироничности – желания посмеяться над миром. А Райкин говорил: если о чем-то говоришь смешное, ты должен болеть за это сильнее, чем само это явление и этот человек.

Но эту любовь ведь очень сложно определить?

Это, наверное, самая большая тайна и есть. Тысячи людей пытаются дать этому определение. И наверное, тысячи людей находят какую-то часть смысла. А оно состоит из миллионов таких смыслов. Каждый проникает в это понятие через свое окошко, чувствует, понимает это по-своему. И оно ему дает сил.

С какой стороны прикасаетесь к этому вы? Какой ваш самый короткий путь?

Я выхожу на сцену, я люблю публику. Это для меня обязательно. Ты не можешь выйти на сцену и не любить эту публику. Ты не можешь с кем-то вместе что-то делать и не любить этих людей. Просто запрещено заниматься любой деятельностью, если ты не любишь тех, кто с тобой рядом. Это какая-то ошибка, это нонсенс, это нереально. Зачем?!

Некоторые артисты говорят, что выходят на поединок с публикой.

Все разные. Для меня есть только такой способ.

А как быть с теми, что за огромные деньги купили билеты на ваше эксклюзивное шоу и сидят такие, – деньги заплатили, и им уже ничего не надо?

Да, и ты пытаешься из них опять вытащить детей. И ты вот, вот, раз! – зацепил. И ребенок из него вылез. И вся его мишура, шелуха соскочила, и он сидит с такими глазами, и отбирает у своего ребенка упавший шарик. Когда ты проникаешь туда глубоко, то вытаскиваешь самое главное. А сделать это можно только через любовь.

Вы называете самым своим любимым фильмом «Бразилию» Терри Гиллиама. Это как будто ты сам смотришь свой собственный сон. Даже не чей-то, а свой собственный. Другое дело, что можно после этого сна проснуться с улыбкой, а можно в холодном поту.

Терри – он ведь настоящий клоун. Он наворачивает гротеск огромной мощи, одно накрывает другим, третьим, и это все делает одновременно, и ты уже не в состоянии даже за всем уследить. Это клоун, которому все миры мешают, – он в ведрах ходит вместо сапог, на голову надевает какую-то кастрюлю. И клоунада у него оказалась трагической.

Я вообще визуальный человек. Я никогда не интересуюсь, на каком языке идет фильм, мне это все равно. Я понимаю людей, их отношения через их взгляды. И мне неважно, что они друг другу сказали.

Считается, что самых великих режиссеров – Феллини, Бергмана, даже Тарковского – можно смотреть на иностранном языке. Куросаву, безусловно, можно смотреть на японском, и все понятно. Феллини, кстати сказать, сам абсолютный ребенок, и он очень любил клоунов. Он говорил, что клоун пробуждает в человеке желание жить и быть таким, каким он задуман. Вы согласны с этим определением вашей профессии?