Евгений Крушельницкий - Город мастеров

— Как вы однажды заметили, вечные возбудители эмоций — это язык чиновников, слова-паразиты, брань. Вот, к примеру, некий модный парикмахер делится с экрана мыслями о жизни, и его тексты приходится запикивать. В общем, как сказал современный поэт, «это все моё родное, ё-моё и ё-твоё»… Это что, тоже мода?

— Мат — интересное культурное явление, хоть и со знаком минус. Без брани не обходится ни один язык. Ругались всегда, но при этом были некоторые запреты: нельзя ругаться публично, в официальной ситуации. В культурной, образованной среде женщины воздерживаются от крепких выражений при мужчинах, мужчины — при женщинах, взрослые — при детях и наоборот. Нарушение запретов всегда производило сильный эффект. Сегодня в речи молодых запреты почти не действуют. Например, студенты вполне приличного вида, юноши и девушки, используют эти слова так, что я их слышу. И слово уже не имеет прежнего эффекта, разве что для меня.

Если раньше ни сам мат, ни даже его запикивание с телеэкрана было невозможно представить, то теперь это нормально. Всё это ведёт к гибели мата, чья сила держалась на запретах. В перспективе — или ситуация деревни, где матом не ругаются, а на нём говорят, или европейская, где к бранным словам относятся снисходительно.

— В интернете появилась мода на, как его называют, «язык падонков», когда слова стараются писать с максимальным количеством ошибок. Это что: последствия всеобщей грамотности, которой у нас ещё недавно так гордились?

— Скорее, это контркультура, которая пытается оттолкнуться от основной культуры где только можно. Её сторонники ведут свои дискуссии со своим этикетом и правилами, хоть и навыворот, со своим стандартным коллективным остроумием (пеши исчо — если текст понравился и аффтар выпий йаду — если нет). Когда так играет группка интеллектуалов, то это просто игра. Но интернет включил в письменное общение огромное количество людей, которые раньше писали только в школе. Антиграмотность превращается в неграмотность, потому что подхвачена не очень образованными людьми. Средний уровень текстов снизился, и последствия могут быть печальны. Ведь наша образованность во многом идёт не из школы, а из семьи, книг. Я читал книжки и потому знал, как правильно писать. А сегодня ребенок больше времени проводит в интернете, где читает совсем другие тексты. И вот в голове остается неправильный образ слова. Для него проще написать аффтар, чем автор. Это хуже, чем неграмотность.

— Что у нас происходит с отчествами? Скажем, по телевидению берет наш юный «европеец» интервью у малознакомого собеседника, причём гораздо старше себя, и вполне обходится без отчества. И тут Запад виноват?

— Да, отчество исчезает из сфер, наиболее подверженных иностранному влиянию, — бизнеса, политики, журналистики. Речевой этикет меняется. Ещё полтора десятка лет назад невозможно было вообразить, что человека без всякой иронии в разговоре назовут, например, Константином, а не Костей, или он сам будет так представляться при знакомстве. Это звучало претенциозно, нелепо и смешно. Не случайно таким успехом пользовалась фраза Жванецкого: «— Нормально, Григорий. — Отлично, Константин!» Но вот всё изменилось. Люди уже привыкли к новому этикету и не понимают, почему те, кто постарше, морщатся при таких обращениях. Хотя, думаю, что отчество по-прежнему сохранится, например, в академической среде, школах, больницах, учреждениях.

Плохо, что в современном русском языке нет нейтрального обращения. Дочка, дед, сынок звучат фамильярно, сударь устарел, с господином тоже не очень ладится. Вот и обходимся вежливыми формулами простите и извините.

— Чем же плох вернувшийся господин?

— Дело в том, что наш господин — это не тот, не дореволюционный, часто это просто переодетый товарищ (например, если господа звучит как обращение к разнополой аудитории). Так, во время предвыборных кампаний журналисты, расположенные к кандидату, обращаются к нему по имени-отчеству, в нерасположенные — с помощью господина, потому что в устной речи это слово часто имеет негативный опенок. В письменной же речи встречаются и вовсе странные сочетания, вроде господина Ивана Петровича. Перестав быть товарищами, мы так и не стали господами.

Но далеко не всё западное у нас приживается. Незнакомые друг с другом немец или француз, оказавшись вдвоём в лифте, обязательно поздороваются, а двое русских — ни в коем случае, Точно так же, если встретятся в пустынном парке, лесу. Европейская стратегия вежливого поведения такова: мы — свои, и потому не опасны. У нас же иначе: ты для меня не существуешь, и потому я для тебя не опасен. Моя знакомая, долго прожив за границей, вернулась в Москву в 80-х годах и решила, как она говорила, научить соотечественников вежливости. Начала здороваться в магазинах. Это вызвало довольно откровенную неприязнь, и в лучшем случае слышала в ответ: «Девушка, не задерживайте очередь».

Правда, в последнее время заметен некоторый сдвиг этикета в сторону европейского. Во всяком случае, в больших магазинах, где действует корпоративный этикет, продавец или кассир обязательно должны поздороваться с покупателем, и тот вынужден ответить. Всё чаще обмениваемся приветствиями с незнакомыми во дворе и подъезде. Это тот случай, когда старой русской традиции не жаль.

— Ломоносов утверждал, что-де «на французском языке прилично говорить с друзьями, на немецком — с врагами, на итальянском — с женщинами, на испанском — с Богом». На русском же — «со всеми оными». Действительно так?

— Это скорее художественный вопрос, чем научный, потому что измерить, на каком языке говорить с женщинами, а на каком с Богом, невозможно. Я понимаю Ломоносова так: в разных языках могут быть по-разному развиты отдельные фрагменты лексики. Ясно, что говорить о снеге лучше на языках народов Севера, а про африканскую саванну — например, на суахили. Но думаю, что с разговором о женщинах и о Боге справится любой язык. Правда, с французами и итальянцами связана некая аура женолюбия, а с немцами — хороших воинов, что и дало учёному повод так высказаться.

— Мы все очень разные — молодые и старые, образованные и не очень. Каждый излагает мысли по-своему, а в результате получается довольно пёстрая картина. И никогда не будет такого, чтобы все говорили правильно и красиво. Выходит, мечта борцов за чистоту языка несбыточна?

— Нет, не это важно — чтобы всё правильно и красиво. У меня нет задачи поучать и направлять, я хочу показать, что происходит. У каждого человека, каждой группы людей язык такой, какого они заслуживают. Одно дело — обсуждать книжку по философии, другое — футбольный матч. Если бы болельщики заговорили языком философов, то не получилось бы обсудить матч, и наоборот. В нашу речь вошли слова из молодежного жаргона, из бандитского, чиновничьего. Жизнь языка в том, что он меняется, хотя бы потому, что меняется жизнь.