Александр Донских - Яблоневый сад [litres]

Говорят, что Аполлоныч пошёл в своего деда. Однажды, в Гражданскую, белые взяли его деда в плен. Пытали, издевались, но ночью он сбежал, перехитрив усиленный наряд стражи. Январь, а он – босиком. В жигаловской тайге лютовали стужи, а между сёлами и заимками – немереные вёрсты. Намотал он на ноги каких-то истлевших тряпок и шкур и – бегом, бегом, по сугробам, в сопку, под сопку. Несколько дней бежал, шёл, полз в родное село; благо охотничьи зимовья встречались. Обморозился, отощал, но, говорили односельчане, был счастлив, что – свободен. «Свободен, братцы!» – первое, что произнёс он на тяжком выдохе при встрече с земляками и – упал, вконец обессиленный, истощённый.

Так получилось в жизни Аполлоныча, что пришлось ему как старшему брату воспитывать и обеспечивать своих младших братьев и сестёр. Не тогда ли закалился его характер? Они жили бедновато, но сердечной, дружной семьёй. Все мало-помалу вышли в люди. Нужда не покоробила их души: рядом всегда был сильный старший брат.

Потом они разбрелись по Сибири. Аполлоныча по его первым шагам в профессии по-доброму помнят в Братске, Иркутске, в городках и посёлках БАМа. В Звёздном он работал директором школы, организовывал летние молодёжные лагеря, вместе со своей супругой Верой Фёдоровной играл в народном театре. Театром, искусством была увлечена и школа, которую он возглавлял. Рассказывают, что весьма и весьма он был неугомонный человек: то походы всей школой затеет, то возьмётся внедрять новые методики, то – в те-то застойнейшие времена! – возьмётся за реформирование (так и говорил коллегам) ячеек, дружин общественных детских организаций. Ему – хлоп по носу: «Что там опять у вас за самодеятельность ? – иронизировали в районо. – Какая ещё демократия для детей? Какие такие выдумали коллективные творческие дела? Куда подевали учкомы?..» Однако Аполлоныч всё же делал и поступал так, как было полезнее детям и школе. Выпускники помнят его, пишут, звонят, при встречах, чаянных и нечаянных, обнимутся. Строгость и требовательность без доброты больше похожи на жестокость, а его строгость, чувствовали ученики и коллеги, почти что игра, своего рода актёрство, с помощью которого он отвлекал своих подопечных от неверных, скверных поступков.

Однажды летом он директорствовал в детском военно-патриотическом лагере. Сезон закончился. Леонид Аполлонович выстроил своих питомцев, произнёс прощальное, напутственное слово и хотел было уже подать команду – в автобусы. Да завхоз шепнул ему, что пропало с десяток банок тушёнки. А воспитанники, кстати, были очень даже непростые ребята – хулиганистые, все состояли на учёте в милиции. Что делать, как поступить? Объявить о пропаже и всех обыскать? Но столько было радостных, добрых дней за сезон, так они, Леонид Аполлонович и дети, друг в друга поверили, что невозможно было сию минуту этак запросто разрушить веру и надежду.

– Ребятушки, дорогие мои, – сказал Леонид Аполлонович, – мы друг другу доверяем на все сто, но в жизни, сами знаете, всякое ведь случается. Чтобы не было никаких неприятностей – вот вам мой чемодан: смотрите, – а я мельком загляну в ваши котомки. Добро?

Не были против, весело согласились – игра ! Только один худенький паренёк, всегда голодный, неспособный насытиться, потому что с малолетства скверно питался в своей неблагополучной семье, неожиданно потускнел, опустил голову и покорно ожидал своей очереди для проверки.

Леонид Аполлонович заглянул в его рюкзак, увидел эти десять банок – и вдруг сказал, хлопнув себя ладошкой по голове:

– Эх, ребята, какой же я дурной педагог: я сегодня утром наградил Васю десятью банками тушёнки за отличное дежурство на кухне, а вам-то забыл сказать! Уж вы меня простите, и ты, Вася, прости великодушно.

Парни ушли к автобусу, а Вася – не может идти. Поплёлся, как слепой, в другую сторону, присел за забором и – заревел. Это были замечательные, нужные слёзы. Они, нам думается, очищали его сердце.

Через много лет Вася, уже отслуживший в армии, встретил Леонида Аполлоновича на улице Братска.

– Вот, командир, – обратился он к своему наставнику так, как было когда-то принято в лагере, – это моя жена, – кивнул он на девушку.

Постояли, поговорили о том о сём. А прощаясь, он сказал с дрожинкой в голосе и влажноватым блеском в глазах:

– Спасибо тебе, командир: я никогда не забуду той тушёнки. Ты меня тогда спас… на всю жизнь.

Сколько было у Аполлоныча таких же историй, когда он спасал своих подопечных… на всю жизнь !

Лет десять назад подметил Выговского, бойкого, зубастого, но вдумчивого директора школы, заведующий облоно Меньшиков Лев Петрович и пригласил в свои заместители. Чиновничья работа портит живую, деятельную натуру. Так, по крайней мере, зачастую происходит у нас в России. Впрочем, не хочу обобщать, но мои наблюдения, к сожалению, таковы. Однако деятельность Выговского как крупного областного чиновника, кажется, опровергает моё же собственное мнение о чиновном люде вообще.

С Выговским я столкнулся впервые лет пять назад, когда работал директором школы-интерната. Однажды он приехал ко мне и стал, извините за выражение, прикапываться: то бумажки (планы) не так оформлены, то где-то обои отклеились, то вилки в столовой не такие. «Ну, – думаю, – зану-у-да!» Но я был очень молодым директором и, похоже, не совсем хорошенько понимал, что воспитательная работа в интернате, как нигде в другом месте, строится на мелочах быта, житейского уклада. Интернат для сироты – увы не увы, но дом, родной дом, а любой дом стоит на фундаменте, в котором много-много маленьких камушков – так сказать, мелочей жизни. Теперь я благодарен Аполлонычу, что он учил меня, но тогда – очень сердился.

Впрочем, Аполлоныч нас, директоров, не столько учил, сколько заражал своими идеями. Чем-чем, а мыслями его лобастая голова полна. Если он понял, что его идея подхвачена, – всё, измотает себя и не отступит от людей, пока написанное, вычерченное и, несомненно, выстраданное на бумаге, в конспектах и статьях не станет жизнью образовательного учреждения.

Помню, сколь драматично создавал Выговский по Иркутской области сиротские интернаты семейного типа. Но сама идея весьма проста и хороша: нужно объединить детей-родственников в рамках разновозрастной группы в одну семью, влить в неё по три-четыре ребёнка-неродственника, упразднить нянь, воспитателей и заменить их тщательно, по конкурсу отобранной мамой , открыть для семьи банковский счёт – пусть сами распоряжаются деньгами, которые выделяет государство на содержание сироты. Для семьи организуется подсобное хозяйство, общая – казарменная! – столовая ликвидируется, вещевые склады – тоже, а все бытовые хлопоты, всевозможные другие дела переносятся в семью . Много в этом заделье и других нюансов, но важно то, дорогой читатель, что ребёнок, волею судьбы лишённый семьи, отныне воспитывается именно в семье, в которой есть и старшие и младшие дети, в которой шире, богаче речевая, духовная, интеллектуальная среда. Опыт Чехии, Словакии, Германии, некоторых регионов Росиии доказал, что такое объединение сирот – благо и только благо.