Александр Донских - Яблоневый сад [litres]

Не тогда ли залетела в Сашино сердце искорка любви к театру? Наверное, именно эта любовь была счастливой и скорбной одновременно причиной его поступления на филологический факультет университета. Почему скорбной? Потому что начался долгий, изнуряющий, полный загадок и внезапностей путь в тоннеле.

«Прощание в июне» – какое грустное и таинственное название у пьесы, а ведь она всего лишь анекдот! Молодой человек заканчивает университет, полюбил девушку – дочь ректора его вуза. Простенькими, скорее избитыми приёмами Вампилов направляет Колесова к развилке дорог, и он должен определиться – по которой идти. Примитивно? Неталантливо? Так спрашивают многие».

Мужчина откинулся на спинку кресла, прикусил губу.

«Странно, я мог ругать, критиковать эту пьесу вместе со многими, прикапываться к каким-то неудачным, неопытным деталям, но… но теперь не могу. Не могу, Александр Валентинович! Потому что она волнует и тревожит меня. Да что там – она живёт во мне! Может, потому, что и мою молодость тоже когда-то хотели сломать? А может, всё же сломали, ведь неспроста я чувствую себя Зиловым? А может, и тебя, Александр Валентинович, сломали? Не дали тебе развиться до чего-то великого, всемирного, целостного, как, например, Чехов? Слишком добрым и робким мальчиком был ты как драматург! Как и в детстве, до конца своих дней верил ты – солнце сядет в аистово гнездо. Не село!.. Промахнулось? Ха-ха, солнце промахнулось!.. Стоп, я, кажется, начинаю бредить. А надо работать, работать, чёрт возьми!»

Пишет размашисто, неровно, соскальзывая ручкой со страницы: «Из тёмных, грязновато-серых очертаний является лицо Репникова.

КОЛЕСОВ. Владимир Алексеевич! Я пришёл сюда с надеждой, что вы меня поймёте…

РЕПНИКОВ. Всё, Колесов. Разговор окончен! Вы не пришли сюда – нет, вы ворвались, по своему обыкновению! И не с просьбой, а с требованием! Да знаете вы, как называются подобные визиты?

КОЛЕСОВ ( тоже вспылил ). Не знаю. Я пришёл к вам с просьбой, но унижаться перед вами я не намерен. И если вы меня не понимаете, то это вовсе не значит, что вы можете на меня кричать.

РЕПНИКОВ. Так! Надеюсь, вы не будете меня душить. Здесь! В моём доме!..

Промелькивают неясные, но по-прежнему грязновато-серые абрисы, и снова – лицо Репникова.

РЕПНИКОВ. Кто впустил в мой дом этого проходимца?!

РЕПНИКОВА ( пожала плечами ). Я впустила. Открыла дверь, вижу – приятный человек… За что всё-таки ты его так не любишь?

РЕПНИКОВ. А за что мне его любить? За что?.. ( Ходит вокруг стола .) Мне никогда не нравились эти типы, эти юные победители с самомнением до небес! Тоже мне – гений!.. Он явился с убеждением, что мир создан исключительно для него, в то время как мир создан для всех в равной степени. У него есть способности, да, но что толку! Ведь никто не знает, что он выкинет через минуту, и что в этом хорошего?.. Сейчас он на виду, герой, жертва несправедливости! Татьяна клюнула на эту удочку! Да-да! Он обижен, он горд, он одинок – романтично! Да что Татьяна! По университету ходят целыми толпами – просят за него! Но кто ходит? Кто просит? Шалопаи, которые не посещают лекции, выпивохи, которые устраивают фиктивные свадьбы, преподаватели, которые заигрывают с этой братией. Понимаешь? Он не один – вот в чём беда. Ему сочувствуют – вот почему я его выгнал! А не выгони я его, представь, что эти умники забрали бы себе в голову?! Хорош бы я был, если бы я его не выгнал!.. Одним словом, он вздорный, нахальный, безответственный человек, и Татьяна не должна с ним встречаться! Это надо прекратить раз и навсегда, пока не поздно!..»

Мужчина встаёт из-за стола, понуро ходит по комнате.

«Да, да, дорогой мой драматург! Юность, молодость обязательно нужно сломить, растоптать, унизить. Нельзя терпеть рядом с собой что-то оригинальное, своеобразное, живое, в конце концов! Вот вся философия репниковых – извечных российских надзирателей и гонителей. Мы привыкли подминать своё «я», расплющивать и ломать его. Нас все и всюду поучают, исправляют, и мы начинаем опасаться всплесков собственного «я». Боимся обвинений в нескромности. Как же, ведь «я» – это эгоизм, индивидуализм. Как стать самим собой? Как увернуться от репниковых и беликовых? Мне жалко Колесова, но, честно скажу, Александр Валентинович, и Репникова тоже жалко, потому что у них, репниковых, жизнь скучна и бесцветна. А в Колесова и колесовых мне хочется верить: Колесов уезжает, но, как сказал один мой товарищ, уезжает, чтобы непременно возвратиться – возвратиться к себе, истинному, настоящему, природному. Пьеса очищает и освежает наши души. Спасибо, Вампилов!.. Нет, я, кажется, никогда не закончу сценарий!»

Садится, торопливо пишет: «Череда фотографий сцен из разных вампиловских пьес.

Потом появились «Провинциальные анекдоты», «Старший сын», «Прошлым летом в Чулимске». Рождалось и крепло то, что мы теперь называем театром Вампилова. Легко сказать – «рождалось», а ведь рождение – это мучения, боли, тревоги. Какой странный этот Сарафанов из «Старшего сына». Некоторые критики сравнивают его с мучительным стоном. Так не стонала ли и душа Вампилова в те годы? Почему его душе жилось на свете неуютно? Но – разговор о Сарафанове. Он, такой чистый, наивный, по-детски свежий, по существу чудак, напомнил всем нам, что как бы нам ни жилось плохо, как бы мы друг к другу ни относились, но все люди – братья и сёстры. Наивно? Натяжка? Далеко от жизни? Но и небо далеко от человека, а душа, известно, тянется к выси, к Богу, к высшей правде жизни».

Мужчина отбросил авторучку.

«Хм, братья и сестры!.. Благоро-о-одно, Александр Валентинович! Но помнит ли моя издёрганная душа, помнят ли души этих людей, бредущих куда-то там, под дождём, по лужам и слякоти, о Божьем? Сможем ли мы, циники, недоверы, себялюбцы, стать друг для друга братьями и сестрами? Не растерзаем ли мы Сарафанова и Валентину, да, ту самую добродетельную Валентину из «Прошлым летом в Чулимске», если они повстречаются нам в жизни?

Я чувствую, Валентина – это и есть ты сам, Александр Валентинович! Смеёшься? Смеётся тот, кто смеётся последним! Валентинович – Валентина, – понятно?.. Валентина и Сарафанов – такие слабые, незащищённые, но не могу сказать, что жалкие. Сколько в них веры! Веры в нас, потерявших себя, запутавшихся не только в дремучем лесу жизни, но и в трёх её соснах. Я, Александр Валентинович, по-хорошему завидую твоим Валентине и Сарафанову, но как я далёк от них!.. Можно гадать, что станет с Валентиной за пределами пьесы. Однако я не сомневаюсь, своей любви и веры она не обронит и не предаст. Она будет ждать с горячей верой в сердце – ждать нас, истинных, покаявшихся, очистившихся от скверны. Ну, может быть, не всех нас, но… но… Я снова забыл о цели моего труда! Сценарий, сценарий! Чую, он у меня может не получиться. А может, дорогой мой драматург, мой уважаемый земляк, он никому не нужен, как и я, зилов, сейчас не нужен даже самому себе?.. Хватит ныть! Пиши!»