Александр Донских - Яблоневый сад [litres]

Пишет: «Один критик подметил: «Через банальнейшую ситуацию в «Двадцати минутах с ангелом» Вампилов раскрыл в этой маленькой пьеске, анекдоте, самую суть российского народа. Народа в целом!..» Почему соплеменники Христа убили Его? Чем занимался Христос в земной жизни? Творил добро ради добра. И Его соплеменники, с их окаменевшими взглядами на бытие и Вселенную, не могли понять Его. Точнее – принять. Принять этот новый взгляд на жизнь, который, кто знает, не покачнул бы устои царства земного. И чтобы сохранить эти устои, эти мещанские интересы быта – они убили слишком упрямого, настойчивого созидателя добра ради добра, созидателя новой морали, нового взгляда на человека и мир. Мы, подобно этим простоватым, но не глупым героям вампиловского анекдота, тоже, как ни странно, не приняли этой новой старой морали. Анчугин и Угаров не поверили агроному Хомутову, а он предложил помощь страждущим – просто так, безвозмездно. Они разозлились на него, о, праведным гневом наполнились их сердца! Они – распинали его: заламывали руки, полотенцем пригвоздили к кровати, насмехались над ним, бичевали беднягу.

Из света является лицо Хомутова.

ХОМУТОВ. Вот уж в самом деле: сделай людям добро, и они тебя отблагодарят.

СТУПАК. Бросьте эти штучки. Кто вы такой, чтобы раскидываться сотнями? Толстой или Жан Поль Сартр? Ну кто вы такой? Я скажу, кто вы такой. Вы хулиган. Но это в лучшем случае.

ВАСЮТА. Да откуда ты такой красивый? Уж не ангел ли ты небесный, прости меня, Господи.

БАЗИЛЬСКИЙ. Увы, с ангелом у него никакого сходства. ( Хомутову .) Вы шарлатан. Или разновидность шарлатана.

ХОМУТОВ. Ну, спасибо. Буду теперь знать, как соваться со своим участием.

СТУПАК. Бросьте. Никто вам здесь не верит.

Маленькая пауза.

ФАИНА ( всем ). А что, если в самом деле?.. Если он хотел им помочь. Просто так…

СТУПАК ( кричит ). Не говори глупостей!..

Хомутов – хомут, – видимо, не случайная фамилия. Автор что-то в ней зашифровал. Новый взгляд на мир, новая мораль – и они сначала для людей будто хомут? Надо его сбросить, чтобы никто не посмел мною править, как лошадью? Интересно! Неожиданно.

Вампилова, смело, талантливо предлагавшего новый взгляд на мир, на человека, на устои, как и этого героя, в жизни тоже терзали, но иначе: репниковы, беликовы, всевозможные литературные и нелитературные чиновники-мещане не пускали пьесы на сцену. А это изводило, угнетало, унижало Вампилова – Хомутова, Ангела. Разумеется, он не мог назвать себя Ангелом, назвал проще – Хомутовым. Хомутов – это Вампилов!

Тоннель, в котором медленно, на ощупь бредёт человек. Капает вода, стены чёрные, а впереди – слабенький, неверный свет.

Вампилов шёл в тоннеле на тусклый огонёк – огонёк надежды и веры. Потом, после его трагичной, бессмысленной кончины, начнут охотно ставить его пьесы, а пока – тоннель! Долгий, мученический путь в нём. Его стены – бюрократы от литературы, холодные, эгоистичные, самоуверенные, – попробуй пробить такую стену! Им, как и нынешнему обывательскому большинству, не нужна литература, не нужно искусство слова, вообще искусство. Им и Ангелов не надо: чего-нибудь не вышло бы! Для них искусство – то, что развлекает, тешит, щекочет нервы.

Улицы вечернего Иркутска, патриархальный покой деревянных домов, от них веет чем-то надёжным, добрым, долговечным. Быть может, они помогали Вампилову жить и выживать.

Литератор Геннадий Николаев вспоминает: «О чём мы говорили в тот долгий, незаметно промелькнувший вечер? Прежде всего – о его последней пьесе «Прошлым лето в Чулимске». Я был составителем и редактором альманаха «Сибирь», в котором эта пьеса, принятая редколлегией, была набрана для второго номера. На мой взгляд, это была отличная пьеса, светлая, добрая… Но, увы, на её пути встали непредвиденные трудности, которые в то время казались непреодолимыми.

Вампилов сидел на тахте, опершись подбородком о стиснутый кулак. После долгого раздумья он сказал:

– Слушай, неужели не ясно, о чём пьеса? Так обидно! И потом, ведь я написал Товстоногову, что пьеса принята. Они уже разворачивают репетиции. Выходит, я трепач?»

А вот что вспоминает Елена Якушкина, заведующая литчастью театра имени Ермоловой: «Очень много времени и сил уходило в те годы на то, что мы называли «пробиванием» его пьес на сцены московских театров. Дело это было сложным, и колотиться, как говорил Саша, приходилось много. «Вы там сильно не расстраивайтесь и не берите всё на себя, – с обычной своей дружеской заботой и теплотой писал он, – пусть режиссёры больше упираются».

Лицо улыбающегося, но уставшего Вампилова.

«Итак, суммированные замечания, – писал Вампилов Якушкиной в другом письме. – Что именно хотят от автора? Да сущие пустяки!

1. Чтобы пьеса ни с чего не начиналась.

2. Чтобы пьеса ничем не заканчивалась.

Другими словами – никакой пьесы от автора не требуется».

Во всех театрах одно и то же – вроде бы «да», но и вроде бы «нет». Друзья Вампилова говорили, что от такого обращения можно было бы озлобиться на людей, на жизнь, закрыться, уйти в себя, но Александр скорее удивлялся и хотел всё же понять тех людей, которые вели с ним эту непонятную игру. Иногда лишь просачивалась сукровицей горечь. Он писал Иллирии Граковой, редактору издательства «Искусство»: «У меня впечатление, что завлит на меня махнула рукой, и мои пьесы со стола переложила на окно, где у неё форменная братская могила неизвестных авторов». Ей же он рассказывал о пьесе «Несравненный Наконечников»:

– Представляешь, герой после всех своих мытарств бежит из театра, он ничего этого уже не хочет, бежит через зрительный зал, а за ним бежит режиссёр, который всё же надумал ставить его пьесу…

– Хочешь поделиться своим богатым опытом общения с театром? – спросила я.

– Да уж, есть о чём порассказывать, – засмеялся Саня».

Бег человека в тоннеле убыстряется, дыхание становится тяжёлым, стонущим.

Он продвигался, упрямо продвигался по этому мрачному тоннелю-пытке.

«Надо биться! А иначе зачем я послан на эту землю, а иначе зачем мне дан талант, а иначе зачем я столько мучился?» – быть может, думал Вампилов.

Хотя иногда, по свидетельствам многих, драматург уже не верил, что когда-нибудь выкарабкается. «Я не жалуюсь, – писал он Якушкиной, – я просто остервенел и просто-напросто брошу всё к чёртовой матери!» В этих словах глубокая и жестокая правда последних лет его жизни! Всю силу своего таланта он вынужден был направлять не на развитие своих способностей, а единственно на то, чтобы выжить, протянуть до света и, возможно, чтобы не кончить жизнь самоубийством.

Одинокий голос скрипки. Тоннель, человек бежит очень быстро, нервными, отчаянными рывками. Запинается, падает, вскакивает, снова бежит. Мелькают тёмные, выложенные крупным серым камнем стены.