Василий Пихорович - Заметки на полях книги «Есть ли будущее у капитализма?»

При внимательном рассмотрении становится понятно, что провидцы и окрыленные внезапной удачей «люди действия» неизменно оказываются теми, кому довелось более или менее случайно обнаружить новые возможности и, ощутив первые успехи, взяться с многократно усиленной эмоциональной энергией за превращение возможного в действительное» [8-11].

Цитата, конечно, получилась длинноватая, но она того стоит. Ведь в ней центральной идеей оказывается именно та идея, которой обычно так не хватает всякой современной социологии — идеей того, что связующим звеном между возможностью и действительностью служит определенная совокупность действий людей по превращению первого во второе. Соответственно, основной задачей науки об обществе, если она не желает оставаться просто описательной наукой, а хочет, как и любая другая уважающая себя наука, найти себе практическое применение, оказывается задача определения именно тех исторических возможностей, которые имеют шансы при данных обстоятельствах (именно при данных конкретноисторических обстоятельствах, потому что абстрактно превратиться в действительность могут все возможности) превратиться в действительность. Также очень важной задачей науки об обществе оказывается задача определения того, «с чего начать?», поскольку «окрыляет» не абстрактная возможность, а «успехи» на пути превращения ее в действительность, и в этом Г. Дерлугьян абсолютно прав. Уже другое дело, что эти успехи должны быть не просто «внезапными», но и систематическими, хотя каждый из них, взятый сам по себе, может быть и весьма скромным.

К сожалению, сам Г. Дерлугьян делает из своей теории весьма странный вывод. Он считает, что множественность возможностей «задает как конфликтность, так и непредсказуемость истории». Насчет «конфликтности» никаких возражений быть не может. Любому студенту-социологу из уважающих себя университетов США, Канады, Великобритании, Австралии и Новой Зеландии (по другим странам, к сожалению, нет данных) известно, что вся предшествующая история является, если выражаться по-современному, историей конфликтов, поскольку фразой «История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов» начинается «Манифест коммунистической партии» — работа, которая заняла третье место в списке книг, наиболее часто рекомендуемых для прочтения студентам в университетах этих стран. Впрочем, в США она оказалась на четвертом месте, но в таких штатах как Вашингтон, Висконсин, Нью-Гэмпшир, Нью-Джерси и Индиана «Манифест» лидировал. Сами же Маркс и Энгельс утверждали, что эта мысль принадлежит даже не им, а французским историкам времен реставрации. В любом случае, сомневаться в том, что «множественность возможностей задает конфликтность истории», не приходится, хотя многие предпочтут выразить эту мысль проще. Но вряд ли из «множественности возможностей» можно вывести непредсказуемость истории. Так можно мыслить, разве что полностью отказавшись от мысли о том, что необходимым связующим звеном между возможностью и действительностью является человеческая деятельность. Но тогда приведенная нами выше длинная цитата потеряет всякий смысл. Поэтому лучше будем считать, что Г. Дерлугьян просто оговорился, когда написал о непредсказуемости или, скажем, имел в виду, что историю нельзя предсказать однозначно. Тогда с ним можно будет с легким сердцем согласиться. Ведь «людям действия» и не нужны однозначные предсказания, им вполне достаточно того, что есть хотя бы малейшие шансы превратить возможность в действительность, все остальное довершит само действие. А умным людям однозначные предсказания нужны еще меньше, поскольку они прекрасно знают, что никакие однозначные предсказания в действительности не имеют силы, они работают только на бумаге. В действительности же любое однозначное предсказание будущего за пределами небольшого числа процессов механического характера, возможно исключительно только как случайность. Мало того, вряд ли возможны даже однозначные «предсказания прошлого», что прекрасно демонстрирует Г.Дерлугьян. Вот его вариант:

«Большевистское восстание 1917 года надолго закрыло для России либеральные возможности, хотя, трезво оценивая тенденции межвоенной Европы, они были исчезающе незначительными. Большевики также лишили Россию гораздо более реальной возможности одной из первых в мире получить некий фашистский режим. Ленин со своей небольшой группой соратников, таким образом, сыграли огромную роль в изменении исторического пути России всего мира» [8-12].

Последнее предложение из этого «прогноза на прошлое» наталкивает на мысль о том, что «некий фашистский режим» вполне мог установиться не только в России, но и во всей межвоенной Европе в целом. И не только в случае, если бы он первым установился в России, которая таким образом стала бы «естественным союзником» Гитлера, но и в случае, если бы реализовались «исчезающе незначительные возможности» установления в России либерального режима. Ведь мы прекрасно помним, насколько успешно противостояли Гитлеру либеральные режимы Европы, например, Чехословакия, Франция, да и Великобритания тоже.

Таким образом, получается, что самое первое, чем коммунизм был — он был единственной альтернативой установлению фашистской диктатуры в Европе. Конечно, это пока еще чисто отрицательное определение коммунизма, но тот факт, что коммунизм оказался отрицанием такого отрицательного явления как фашизм, кое-чего значит.

Тем не менее, мы зафиксируем и положительное определение коммунизма, которое явственно следует из рассуждений Г. Дерлугьяна. Оно состоит в том, что коммунизм оказался своеобразным экспериментом по «изменению исторического пути России и мира», огромную роль в котором (в изменении) сыграли «Ленин со своей небольшой группой соратников». Роль эта состояла в том, что им «довелось более или менее случайно обнаружить новые возможности и, ощутив первые успехи, взяться с многократно усиленной эмоциональной энергией за превращение возможного в действительное».

Вот это, пожалуй, и все интересное, что мы находим в том параграфе, который озаглавлен, на наш взгляд, крайне неудачно «Российская геополитическая платформа». Впрочем, здесь есть еще одна крайне интересная мысль, которую обычно выражают афоризмом: «Удавшийся бунт — это революция, неудавшаяся революция — это просто бунт».

Весь остальной материал этого параграфа — это краткая история российского империализма в сравнении с историей становления его менее и более удачливых конкурентов. Конечно, это очень познавательно, но не очень-то помогает понять, «чем коммунизм был».

Интересно, что Ленин в своей известной работе «Памяти Герцена» выводил российский коммунизм тоже из истории России, но из совершенно другой истории — истории российского революционного, демократического движения. Именно в нем он видел «структурную возможность», которая потом превратится в реальность коммунизма. Дерлугьян же пытается вывести российский коммунизм из деятельности Петра І и более или менее удачливых продолжателей его дела. Тем самым мы получили очень яркую и занимательную, хотя, может быть, и недостаточно глубокую историю того, как Россия оказалась «слабым звеном в цепи мирового империализма», но нас-то ведь интересует не этот вопрос, а вопрос о том, «чем коммунизм был?». Конечно же, в том числе и вопрос, чем он был до того, как приобрел собственную политическую и экономическую форму. Так вот из логики Г. Дерлугьяна можно сделать вывод, что сущность российского коммунизма в «слабости звена». Но ведь это не будет соответствовать действительности. «Слабых звеньев» в истории мирового империализма было до сих пор и остается сейчас предостаточно, но коммунизм они не порождают. По Ленину же получается, что сущность коммунизма нужно искать тоже в истории, но в особой истории — в истории становления революционного движения. Притом в первую очередь — в истории становления революционной теории. В другом месте он так и напишет — «без революционной теории не может быть революционного движения» [8-13].