Сергей Григорьянц - Гласность и свобода

Поэтому я почти сразу сказал Гамзатовым, что защищать одних аварцев довольно трудно. Но границами в Дагестане разделены три народа: аварцы, лезгины и кумыки с Азербайджаном, а ногайцы — с другими регионами России. И можно провести серьезную международную конференцию о положении разделенных народов Дагестана. Я уверен, что смогу получить поддержку в Совете Европы, куда Азейрбаджан давно стремиться попасть. К кардинальным изменениям такая конференция в Махачкале с участием делегации из Страсбурга не приведет, но какие-то шаги навстречу европейцам Алиеву придется сделать.

Мы тут же решили, что Расул Гамзатов и я будем сопредседателями этой конференции, а я постараюсь получить поддержку ее в Совете Европы и заказать экспертные доклады о положении каждого из народов. Это был готовый очень любопытный для меня проект. Как я и ожидал в Стасбурге он не вызвал никакого сопротивления, в Махачкале все было несколько сложнее. Я встретился со всеми четырьмя лидерами национальных общин в Дагестане — лидер кумыкского объединения был человек редкостного ума и достоинства.

С помощью своего друга Али Алиева — в прошлом капитана первого ранга, замечательного и совершенно неподкупного человека, что уже и тогда не было особенно частым в Махачкале, добрался в ногайские степи Дагестана. Засуха в этих районах превращала в пустыни все больше и больше пахотных земель. Русские села мимо которых мы проезжали были уже полупустыми — кто мог на всякий случай перебрался в Россию. Для Дагестана это было катастрофой — русские не только были самыми образованной и трудолюбивой частью населения, но и русский язык был почти единственным связующим звеном у трех десятков очень разных народов Дагестана. А почти все крупные национальные объединения потихоньку создавали свои воинские формирования, чему позже очень помогли Степашин и Березовский, подготовив бросок Басаева на Дагестан и раздав, якобы для обороны, множество оружия местным жителям.

Но это было еще через несколько лет, а пока часть руководства Дагестана отчаянно сопротивлялась нашему с Расулом проекту. Председатель Национального собрания — вариант дагестанского президента — Магомед Али Магомадов, сказал мне, что он не допустит въезда делегации Совета Европы в Россию. Я с интересом спросил:

— А как это вы сделаете? Дагестанских таможенников в Шереметьеве посадите?

Другие лидеры Дагестана сочувствовали своим родичам в Азейрбаджане и мне скорее помогали. Конференция была уже почти готова и мы бы ее, конечно, провели, если бы не Расул Гамзатов. Когда мы — случайно так получилось, опять с Панкиным приехали в очередной раз в гости, Расул встретил меня прямо в дверях:

— Что это вы рассказываете о какой-то конференции? Я впервые об этом слышу и не имею к ней никакого отношения.

Борис Дмитриевич заметно опешил и даже Патимат, стоявшая за спиной маленького и толстенького мужа слегка покраснела. Только Расул, которого даже присутствие свидетеля и старинного своего приятеля совершенно не смутило, продолжал повторять:

— Ничего не знаю! Ничего не знаю!

Мы с Панкиным не захотели у Гамзатовых останавливаться и быстро ушли, не понимая, что же Расула так страшно испугало.

Потом Гусаев — сосед Али Алиева, ответственный в Дагестанском руководстве за СМИ и международные связи (тоже убитый через несколько лет) оказавшись случайно моим соседом в самолете со смехом мне рассказывал:

— Расула постоянно звали в Баку, но он все побаивался и не ехал. Но в Дагестане о нем помнили все меньше, а в Азербайджане обещали устроить его торжественный юбилей и он, поддавшись соблазну, поехал. Принимали его, вероятно, хорошо, но потом Алиев так на него кричал из-за вашей конференции, что Расул от страха забыл у него очки (это был всего лишь бывший народный советский поэт перед не просто президентом Азейрбаджана, но и членом Политбюро ЦК КПСС и генералом КГБ). И мне пришлось его очки потом привозить в Махачкалу.

Примерно в это же время в Москве раскручивалось второе дело Виктора Орехова, в прошлом капитана КГБ из «пятерки», то есть управления занимавшегося политическим сыском внутри страны — в первую очередь интеллигенцией и диссидентами. Прочитав, благодаря своему положению, немало «самиздатской» и «тамиздатской» литературы, услышав несколько выступлений в судах и по радио, а главное — множество разговоров диссидентов между собой — результат прослушки квартир и записи телефонных переговоров, Виктор понял, что честность и самоотверженность, стремление принести пользу и своему народу и своей стране находятся на стороне диссидентов, а не его коллег по КГБ. А поскольку он и сам в «комитет» пришел на работу не для больших заработков, не для власти и выслуги, а для того, чтобы люди жили лучше, порядка в стране было больше, то убедившись в правоте диссидентов начал им помогать, предупреждать по телефону об известных ему обысках и арестах.

Александр Подрабинек пишет, что Орехов был диссидентским Николаем Клеточниковым — осведомителем засланным народовольцами (прямо — Александром Михайловым) в Третье отделение и предупреждавшего их об арестах. На мой взгляд это тщеславный обман. Он снижает поразительную судьбу и достоинство действий Виктора Орехова до уровня засланного в КГБ провокатора, сводит на нет ту поразительную моральную красоту диссидентского движения, которая и произвела неизгладимое впечатление на нашего профессионального противника и, наконец, косвенно оправдывает и действия КГБ — нашли в своей среде лазутчика и посадили его, а потом — еще раз, уже ни в чем не виновного.

На самом деле Орехов не был лично знаком ни с одним диссидентом, когда начал предупреждать их об обысках, никто и никогда не вербовал его в агенты внутри КГБ, не просил предупреждать о действиях Лубянки. Больше того, в обстановке постоянных провокаций и слухов, диссиденты, особенно в первое время, не доверяли каким-то анонимным предупреждениям. Орехов выбрал для своих предупреждений математика Марка Морозова, который ему (и не без оснований) казался одним из самых искренних и самоотверженных людей в диссидентском мире тех лет. И я уверен, как был уверен и Виктор, — позднее больше года работавший в «Гласности», что не диссиденты, в частности, не Марк Морозов его «посадил». Впрочем, я думаю, что не был прав и Марк, когда говорил мне (мы пару раз с ним оказывались в одной камере в Чистопольской тюрьме), что Орехов был арестован из-за недостаточно аккуратных разговоров Сахаровых в своей хорошо прослушиваемой квартире. На самом деле КГБ не нужны были ни разговоры — неизвестно были ли они в квартире Сахарова, ни телефонные откровения Марка, которые он в качестве оперативника умел гасить, ни даже показания данные уже во время следствия, по слабости, тяжело и внезапно заболевшего в тюрьме Марка Морозова. Виктор был оперативником и хорошо понимал, что когда в КГБ раз за разом срывается несколько операций, производится анализ причин этого, составляется список лиц, знавших об операциях. Список этот неуклонно сокращается и дальше уже нужны только дополнительные материалы для формального суда.