Сергей Григорьянц - Гласность и свобода

Я хочу дополнить свой рассказ тем, как сам прошел через институт Сербского. Первый месяц я не давал никаких показаний. Заявлял: "Делайте, что хотите, все равно напишете, что потребуют, у вас здесь "маний", как статей в Уголовном кодексе". Потом я поговорил с небезызвестной Маргаритой Францевной (психиатр из института), привел ей несколько примеров, как работает КГБ, и поклялся в том, что это правда, жизнью своего сына. Она мне поверила и пообещала, что никакой "мании", никакой "шизофрении" у меня не будет… И она сдержала слово — мне записали просто "инфантильность", на что начальник следственного отдела отреагировал просто: "Ты думаешь, что с этим диагнозом ты ушел? В любой момент, только рот раскроешь, будешь "шизофреником"! Я ответил: "Спасибо, буду знать".

К месту отбытия наказания я ехал в поезде с сопровождающим. Мы были вдвоем в "тройнике". Я спросил, куда мы едем. Думал, что в нашу спецзону. Она была за Уралом, в Нижнем Тагиле. Мне сказали, что в Нижний Тагил. И вдруг я слышу: "Приехали! Казань". Мне сразу вспомнились и Григоренко, и другие. Прекрасно зная, что такое Казанская психбольница, я побледнел, у меня выступил пот. А мой сопровождающий говорит: "Что с тобой? Успокойся, ты едешь в Марки! Там тоже есть спецзона." И у меня от сердца отлегло — я понимал разницу между Казанью и Марками.

Я рассказал свою историю, чтобы вы представляли, что такое спецпсихбольница и что такое пройти через все это.

Но тут замом директора ФСБ стал генерал Трофимов и Орехов написал в конце 1995 года небольшую статью, кажется, в «Экспресс хронике» о доблестной борьбе генерала Трофимова с диссидентами в СССР и естественности его назначения на столь высокий пост в демократической России. Трофимов тоже хорошо помнивший Орехова решил «доломать» своего бывшего коллегу. Сперва случайный знакомый Виктора оставил у него в сарае неисправный пистолет. Дальше было видно, что Виктор расслабился — может быть и впрямь поверил, что в стране стало лучше.

Его задержали с этим пистолетом и возбудили уголовное дело, которому он не придал никакого значения, поскольку знал, что неисправный пистолет не является оружием. Доверился первому попавшемуся адвокату.

То ли меня не было в Москве, то ли я плохо соображал после убийства сына, то ли, еще не слишком хорошо знакомый с Виктором, я решил, что если его делом с энтузиазмом занимаются Новодворская и братья Подрабинеки, то мне нечего туда соваться, и пришел только на его суд. Еще до приговора и ареста Виктора в зале суда я понял чем дело кончится. Адвокатом Орехова, подысканным Подрабинеками, был тот самый рыжий хмырь, который в марте 1988 года втерся ко мне в доверие и украл присланные из США документы по делу к «Литературной газете» (клеветническая статья Ионы Андронова о «Гласности»). Потом этот же хмырь появился в прокуратуре города Жуковский, после разгрома «Гласности» в Кратово. Видимо, в КГБ даже в советское время была то ли острая нехватка кадров, то ли всех диссидентов они считали клиническими идиотами. Увидев его в качестве защитника, я сразу же понял, что Виктор получит максимальный срок. Так и произошло.

К счастью, удалось этого рыжего выродка убрать, тем более, что он и не хотел писать кассационную жалобу. Хотя сразу же выяснилось, что экспертиза пистолета была совершенно незаконной. Цитирую свое письмо того времени Юрию Орлову в США:

«Согласно протоколу изъятия, скрепленному подписями понятых, пистолет имел два номерных знака, к нему имелось 7 пуль, он был упакован в бумажный конверт. Позднее в деле фигурирует пистолет с одним номерным знаком, 8 пуль и конверт другого цвета, скрепленный уже не печатью, но «штампом». Очевидным является то — и на это указывают оба адвоката, — что пистолет дважды перепаковывался (кстати, подписи понятых на конверте тем временем исчезли). Что не исключает, конечно, и его возможной починки. Свидетельские показания Виктора Орехова о неисправности пистолета, которые он давал в суде, не приобщены к делу. Протокол суда до сих пор не предоставлен Орехову на ознакомление, ему не дана законная возможность внести в него свои дополнения».

К счастью, тут же мне удалось уговорить помогавшего всем нам и в советское время первоклассного юриста Андрея Рахмиловича взяться за дело и убедить Орехова, что было даже практически нелегко — он был арестован и было неизвестно где находится, свиданий с ним не давали, что надо срочно заменить адвоката. В результате кассационного рассмотрения у Виктора из трех лет остался год, из которого он половину уже просидел в следственном изоляторе, тем не менее, на полгода был отправлен в колонию под Челябинском, а выйдя на волю пришел работать в «Гласность». Его собственный кооператив был совершенно разорен. Жена стала настаивать на выезде в США.

Думаю, что на Виктора тяжелое впечатление произвела случившаяся тогда достаточно гнусная история в правозащитном сообществе. Однажды мне из одной провинциальной организации прислали документ, который от имени Хельсинкской группы рассылали по стране Людмила Алексеева и Лев Пономарев (тогда он был ее заместителем).

Демократическое движение, озабоченное общими вопросами: характером сформировавшейся русской государственности и ее полумонархической конституцией уже было по всей России практически уничтожено, но еще сохранялись, как остатки 80-х годов, множество замечательных местных правозащитных групп, борющихся с произволом властей каждый в своем регионе, защищающих по мере возможности местных жителей. Разосланный им документ был о том, что по всей России создаются «общественно-государственные» правозащитные организации. Это был первый, но достаточно громкий звонок начала новой компании уничтожения теперь уже и правозащитного движения.

Проект предусматривал финансирование этих организаций губернаторами и мэрами, получение от них же помещений, оборудования и даже оплаты технических сотрудников, а правозащитники в благодарность за это (но в сотрудничестве с правоохранительными органами) должны бесстрашно и абсолютно честно, невзирая на лица, всех их критиковать и исправлять их ошибки.

Я никогда не был членом Хельсинкской группы, поэтому с интересом позвонил Сергею Ковалеву и Ларе Богораз и поинтересовался, как они дошли до жизни такой. Но оказалось, что они ничего об этом не знают: Алексеева и Пономарев рассылают этот проект в тайне от членов Хельсинкской группы. Я сказал, что и сам готов придти на заседание группы. В результате, собрание Алексеевой пришлось провести, не только я, но и Сергей Адамович пытались объяснить, что «общественно-государственных» организаций (да еще правозащитных) в природе не бывает, что все это превратиться в одних местах в покупку правозащитников, в других — в разделение их на удобных и неудобных с новыми преследованиями для непонятливых. И уж во всех случаях — они будут ширмой, прикрывающей истинное положение дел. Сергей Адамович устало и честно, по обыкновению, рассказывал: