Сергей Григорьянц - Гласность и свобода

Однажды Ольга Свинцова, послала, что-то с ее точки зрения особенно срочное почтой DHL. Пакет и в этом случае не дошел. Ольга написала в DHL заявление, они месяц пакет разыскивали и не нашли. Тогда Ольга, имея квитанции и оценку пакета, написала исковое заявление к DHL в парижский суд. Через два дня после этого у меня в квартире раздался звонок и какой-то молодой человек вручил мне все, что было отправлено Ольгой и хранилось где-то в КГБ, но уже без французского конверта с моим адресом — его они давно выбросили.

Но было бы преувеличением сказать, что все проблемы в «Гласности» происходили напрямую по вине КГБ. Иногда виной были мои собственные, иногда даже тюремные комплексы — никто не выходит из тюрьмы вполне здоровым, хотя бы в какой-то части неискалеченным. Шаламов и Домбровский до конца жизни ели макароны руками, а отношения Варлама Тихоновича с женщинами, что теперь уже очевидно по опубликованным письмам — это отдельная, во многом трагическая часть жизни. Мой тюремный опыт был не так страшен, но тоже очень не прост.

К тому же зачастую у меня просто не хватало ни времени, ни сил объяснять ребятам из «Ежедневной гласности» в каком безумно сложном мире я живу, с кем и с чем ежедневно приходится иметь дело и в России и за рубежом. А этот второй состав «Е.Г.», пожалуй, был гораздо лучше первого. Это уже были молодые люди, не случайные нашедшие себе место в «Гласности» из московской и ленинградской богемной среды, а пришедшие сознательно, серьезно, именно в «Гласность» и никуда иначе. Андрей Кирпичников был сыном моего студенческого недолгого приятеля Юры Керпичникова — в это время очень процветающего журналиста, но на самом деле был воспитан матерью — нашей близкой знакомой — Леной Щербаковой — человеком ошеломляющей, доходящей до пределов искренности и честности во всем. И Андрей, конечно, был сыном матери. Максим Демидов — любимый ученик Тани Трусовой — ближайшего к нашей семье и моим детям человека, которая при всем своем интеллектуализме и любви к учившимся у нее детям, бесстрашно пошла в тяжелейшую сибирскую ссылку (в том числе и, косвенно, за «Бюллетень «В» хоть это и не фигурировало в обвинении — не было доказательств), и это тоже было примером для ее учеников. Они были из того русского мира, где готовы был идти в тюрьму, где правда и внутренняя чистота гораздо важнее личного благополучия. Они, конечно, были не единственными из этого поколения, из этой среды в «Гласности». Какую замечательную страну могли бы построить эти молодые люди. Но строил КГБ, со своими убийцами.

Однажды о чем-то поспорив с ними и чувствуя себя бессильным объяснить множество наваливавшихся на меня со всех сторон почти неразрешимых задач, в сердцах я сказал:

— В конце концов есть вещи важнее, чем «Ежедневная гласность».

И не могу забыть глаза Максима, который глядя прямо на меня, с болью сказал:

— Вы говорите, что есть вещи важнее, чем «Гласность», а я ей до капли отдал все, что у меня было, — и, действительно, этот худенький восемнадцатилетний мальчик, не перечисляя всего другого, бросил Московский университет, где он блестяще учился, чтобы не только ночами, но и целые дни собирать и редактировать материалы, валом идущие со всей страны.

И они ушли с еще несколькими сотрудниками, создали собственное агентство, которому на первых порах помог Алик Гинзбург, уже поддерживавший все, что мне мешало, но время «самиздатской» информации уже уходило, начиналась конкуренция с созданным КГБ на основе «Иновещания» Интерфаксом, а значение «Е.Г» определялось уже лишь ее положением в мятущемся обществе. Как бы блестяще они не делали свою работу, но устоять их агентство не могло. С Андреем мы видимся случайно раз в десять лет, с Максимом — ни разу. И я часто об этом жалею.

«Ежедневная гласность» тем не менее, конечно, устояла. Организационно-редакционные задачи взял в свои уверенные руки Виктор Васильевич Лукьянов из близко диссидентской среды еще с семидесятых годов — Томе он помогал и когда я был вторично арестован в восемьдесят третьем году. Все хозяйственные дела легли на плечи Виталия Мамедова — при всем его отвращении к любому руководству. Виталий — из тех полутора десятков солдат, которым один и тот же мерзавец следователь на Лубянке поочередно шил выдуманные шпионские дела для запугивания советской армии. Виталий получил свой срок за то, что у него на дембельской фотографии оказался «Буран» (они служили километрах в двадцати от Бойканура) размером в два милиметра — очень ценная информация для американской разведки с ее космической и аэрофотосъемкой.

Почти все несчастные и растерянные солдаты, попав в наши политические лагеря, сразу же находили поддержку у лагерных кураторов от КГБ, которым и начинали помогать. Только Коля Ивлюшкин и Виталий Мамедов отказались от этой «дружбы», не забыли, кто искалечил им жизнь, соответственно вели себя в лагере, за что и были отправлены в Чистопольскую тюрьму. Там я с обоими и познакомился.

Вскоре к числу главных помощников в «Гласности» прибавился и Вадим Востоков. «Ежедневная гласность» продержалась еще три года, пережила, кроме мелких провокаций, еще один полный разгром в 1992 году, но после разгрома осенью 1993 года я уже не стал ее восстанавливать, хотя в ней уже работала группа переводчиков, новости ежедневно расходились и в русском и в английском варианте, но для фонда «Гласность» уже первоочередными были совсем другие задачи. В России наступила жесткая авторитарная эпоха Ельцина, которую либералы по привычке, глубочайшей слепоте, способности ко всему приспособиться и все оправдать называли демократией и свободой.

К сожалению, моя пусть объяснимая, но очень серьезная оплошность, а в результате — потеря «Русской мысли» и как одной из опор «Гласности» и как возможности публиковаться мне самому, совпали с началом практически безусловной информационной блокады, которая длилась пятнадцать лет до прекращения работы фонда «Гласность» в 2004 году, а по отношению ко мне самому лишь в последний год слегка ослабевает. Это был уже отработанный на Сахарове в последний год его жизни прием российских спецслужб.

Сперва внезапно совершенно прекратились ежедневные звонки из радио «Свобода». Точнее, звонки продолжались, радио практически использовало «Гласность», как свой корреспондентский пункт, но именно ко мне никто уже не обращался. Через пару лет случайно встретив Митю Волчека уже после прекращения издания журнала, когда почти все его сотрудники стали просто штатными (а не на гонорарах, как раньше) сотрудниками радио «Свобода», я вдруг услышал от него странный вопрос:

— А почему парижская редакция «Свободы» иногда берет у вас интервью? Ведь есть приказ по радиостанции, чтобы ваше имя не упоминалось.