Сергей Григорьянц - Гласность и свобода

Очень раздраженный этой историей заместитель генерального директора ЮНЕСКО швейцарец Алан Моду, который и был инициатором конференции, настоял на приглашении меня теперь уже одного из СССР на ближайшую конференцию журналистов проводимую в Нью-Йорке Организацией Объедененных Наций. Я опять приехал в Шереметьево, опять поднялся за билетом в офис теперь уже «Пан Америка» (кажется, она еще существовала). Опять там сотрудником был симпатичный русский молодой человек. На этот раз он быстро посмотрел в компьютер, без всяких затей нашел мой билет и подтверждение секретариата ООН об его оплате и вдруг этот тихий советский мальчик сказал:

— Я вам могу заплатить наличными пять тысяч долларов за этот билет.

За эти деньги в Москве в это время можно было купить трехкомнатную квартиру в центре города — по-видимому, смазливый мальчик был сказочно богат.

— Нет, я полечу в Нью-Йорк, — хотя на самом деле мне было совершенно нечего сказать на этой очень специализированной конференции, посвященной, кажется, Юго-Восточной Азии.

При возвращении обыскивали меня долго и необычайно тщательно. Были конфискованы две видео кассеты с фильмами, которые я вез детям: одна Чарли Чаплина, другая — с мультиками Уолта Диснея и, конечно, все официальные документы Организации Объеденных Наций. Но Володя Буковский, не помню через кого, передал мне касету подготовленную польской «Солидарностью», где два печатника в деталях показывали, как создать подпольную типографию. Еще два-три года назад «Гласность» переводилась на польский и помогала «Солидарности», теперь уже поляки старались помочь нам. И вот эту кассету, после специального просмотра в течении недели, из всего моего багажа — мне вернули.

Но я не собирался создавать подпольную типографию, поскольку понимал, что для КГБ это будет подарком судьбы. Вместо этого я написал жалобу в Главное таможенное управление на тех, кто по-видимому, в грабительских целях изымал из багажа детские фильмы, в провокационных — официальные документы ООН, но пропускал случайно попавшие ко мне явно антиправительственные материалы. Меня пригласили на главную таможню (у трех вокзалов), долго извинялись и все вернули. Но подпольную типографию я при всей простоте и ценности польских советов создавать не стал.

Переходя к 1992 году нужно упомянуть еще две довольно характерные для времени и достаточно странные истории. Я уже писал, что никаких грантов в то время у «Гласности» не было, подписка на «Ежедневную гласность» была недостаточна для того, чтобы оправдать расходы на офис, сотрудников, переводчиков. Между тем наша корреспондентская сеть оставалась фантастической — в адресной книжке, составленной Томой в то время, не просто сотни имен, но еще и сотни городов и, скажем, в одном Баку, который был важным, но далеко не единственным центром нашего внимания, упомянуто четырнадцать корреспондентов — азербайджанцев, армян, русских — рабочих, профессоров, общественных деятелей.

Все эти сотни, чаще всего совершенно замечательных людей, хотели рассказать об очень серьезных событиях, которые происходили вокруг них, с ними самими, а их уже никто не хотел слышать. В эти годы шло уничтожение демократического движения по всей стране, естественно, гибли, были уничтожены и сотни «самиздатских» газет и журналов, базой которых и было демократическое движение. Но так же как эта — одна из важнейших задач правительства Гайдара, о чем я буду еще немало писать в дальнейшем и что почти никто уже не хочет ни признавать (из тех, кто в этом участвовал), ни понимать (из тех, кто не хочет подумать об этом) одновременно планомерно уничтожалась и свобода печати в эти годы. Конечно, это тоже происходило под бравурные клики о запрете цензуры, о новом «Законе о печати» (очень напоминавшем по своему характеру «сталинскую конституцию»). При этом кроме демократического «самиздата» на глазах уничтожалась возможность независимого суждения, информации, аналитического обзора в центральных органах печати. Как-то легко и незаметно все лучшие журналисты эпохи перестройки потеряли работу. Большинство из них, из все же партийной советской журналистики последних лет, не были мне особенно близки — у «Гласности» была другая аудитория — частью более народная, частью — всемирная, обо мне самом сперва писали всякую ругань, потом — не упоминали вовсе, тем не менее это была в последние годы печать, которая в лучшей своей части восходила к блестящей публицистике «Нового мира», а теперь искренно и очень добросовестно и высокопрофессионально стремилась понять, что же происходит в Советском Союзе, какие первоочередные задачи можно и нужно решить. Конечно, и их сбивала с толку дезинформация, Прохановы и Кургиняны, «казачки» засланные в Верховный Совет, Моссовет, Ленсовет. К тому же ни у кого не было такой корреспондентской сети, как у «Гласности» и «Ежедневной гласности». Корреспонденты центральных изданий чаще всего были более профессиональны, но их было в сто раз меньше. Именно поэтому ни разу, повторяю — ни разу в «Ежедневную гласность» не удалось подкинуть дезинформацию, хотя попыток были десятки. И потому заметна была струя честной и непредвзятой информации и анализа положения, которое описывала «Ежедневная гласность» и в котором мы все находились. Все наиболее серьезные журналисты в это время с легкостью оказались без работы и без возможности печататься, а если к этому прибавить, что сам Гайдар (кстати говоря, превосходный оратор) предпочитал, по-видимому, лгать пореже (как и члены его команды, руководившие гигантскими переменами в стране), то в результате основного, остро необходимого стране понимания — где мы находимся и что с нами происходит — в официальных средствах массовой информации «свободной» России не оказывалось вовсе. Новые звезды журналистики, чаще всего очень близкие к тем или иным (уже становилась видна разница) спецслужбам или армии — Невзоров, Доренко, Сванидзе, Млечин и другие иногда писали достаточно острые и профессиональные материалы, но только на какие-то, как правило, частные темы, да и вообще отличались ясным пониманием того, о чем можно говорить (и как), а о чем — ни в коем случае не следует. Но уж общего понимания положения России, ее народа на самом деле уже вполне ясного для тех, кто хотел видеть, направления движения к еще более тяжелому будущему, в СМИ, как правило, не было. Наступало информационное «темное» время России. В еще недавно очень профессиональном и ставшем очень либеральным Союзе журналистов был произведен наглый переворот и все руководство стало послушным и бюрократическим.

А к этому прибавилось еще и практическое уничтожение, точнее все более растущее (и, конечно, не случайно) ничтожество зарубежных русских радио станций, что соответствовало американскому и европейскому пониманию Ельцина (конечно, не без помощи российских спецслужб), как великого демократа, а перемен в России, как бесспорно демократических (и многолетнего обильного кормления сотрудников КГБ разбежавшихся по всем лакомым местам российской администрации с многочисленными грантами и субсидиями).