Сергей Григорьянц - Гласность и свобода

Зато другая история, неудачная для Любарского была всем известна в эмиграции. Кронид, Синявский, Эткинд (зачем он к ним затесался?) написали, по-видимому, привычные для Кронида письма в американские фонды, распределявшие помощь изданиям русской эмиграции. В этот раз они сообщали, что газета «Русская мысль» в Париже на самом деле никуда не годится, никаким влиянием не пользуется, редактируется из рук вон плохо, а потому пособие, которое она получает, должно быть распределено между «Синтаксисом» Синявского и «Землей и миром» Любарского. Американцы люди простые, в отличии от издателей «Земли и мира» ничего скрывать не стали, и прислали это письмо Ирине Алексеевне Иловайской, которая без раздумий опубликовала его в «Русской мысли», отчего все и стало широко известно.

У меня самого серьезных столкновений с Кронидом никогда не было. Конечно, работая в «Новом времени» он заказал мне статью о конференции «КГБ: вчера, сегодня и завтра», отнял у меня довольно много времени и ничего не опубликовал, но, признаться, я и не рассчитывал. К тому же в журнале активно, и я думаю, не случайно постоянно печатали пробивающую себе дорогу в журналистике Леру Новодворскую.

Но вот один разговор в Мюнхене меня, признаться, очень озадачил. Кронид и его жена кормили меня обедом у себя дома, незаметно разговор перешел на какие-то дела, и Кронид мне показал уже типографский отпечатанный макет задней обложки журнала. Сказал, что он теперь хочет помещать на обложке имена людей близких журналу и его поддерживающих, и не соглашусь ли я, чтобы в этом списке была и моя фамилия. Я ответил, что проблем нет, но мне надо понимать, кто там еще будет. И он мне показал этот макет, где среди фамилий людей хорошо или мало мне знакомых, стояло имя Льва Волхонского. Объяснить Крониду, что это всем известный и лагерный стукач, и петербургско-московский провокатор, у меня не было нужды — Кронид о Волхонском знал не меньше чем я, поэтому я только коротко ответил, что мое имя рядом с именем Волхонского стоять не может. И Кронид мне очень странно ответил: «А вот я могу себе позволить поставить на своем журнале и его имя». Спорить здесь было не с чем. Но вот зачем ему это было нужно?

Впрочем, вопрос с офисом решился неожиданно очень легко. Моей жене позвонила родственница наших соседей наверху — тех самых, что предупреждали меня о микрофонах в потолке, и почти сразу же уехавших в Израиль. В их квартире уже размещалась «Гласность» в 1990–1991 годах, но потом нам было отказано, и вот теперь, как-то очень нервно, было предложено вновь снять квартиру. Думаю, что Савостьянов, раздраженный неудачей своих подчиненных, моим с ним разговором и вынужденным вмешательством Ельцина, решил «Ну, пусть еще поживет», но уже, конечно, под присмотром, а тут уже есть оборудованная всеми подслушками квартира. К тому же в России убедить всех молчать о разгроме «Гласности» КГБ вполне удалось, но в Европе и США имидж фонда все еще был значителен, у меня оставалось много знакомых, я по-прежнему выезжая из России все с большим трудом, встречался с известными политиками, иногда даже главами государств и уверенность в достоинствах Ельцина еще не были так высоки на Западе, чтобы прощать все, что делается в России.

Правда, мои поездки почти всегда были связаны с какими-то историями — в одинаковой степени и до путча и после него. Об историях в Шеремьетево в девяносто пятом году и в двухтысячном мне придется рассказывать позже, а пока — несколько более ранних.

Простейшая история. Меня приглашают на конференцию году в девяностом в Мадрид, прямых билетов нет, в эти годы вообще очень не хватает билетов на международные рейсы и мне звонит Оля Свинцова и говорит, что я могу получить билет перед отлетом в Париж в представительстве «Air France». Я приезжаю в аэропорт заранее, поднимаюсь на шестой этаж в офис авиакомпании, называюсь, молодой человек смотрит в компьютер и говорит с сожалением:

— Билет вам действительно заказан, но в компьютере нет подтверждения об оплате. Может быть это компьютерный сбой, но я ничего не могу сделать.

Купить за рубли билет на рейс французской авиакомпании невозможно, иметь иностранную валюту в Советском Союзе запрещено, я возвращаюсь домой и звоню Оле. Она возмущена и на следующий день я получаю факс с копией билета, местом в самолете и Оля мне говорит, что билетов, конечно, давно уже нет, но это броня получена Мареком Альтером (председателем парижского бюро «Гласности») у директора «Air France». Я опять еду в Шереметьево. Тот же молодой человек вертит в руках мой факс, опять смотрит в компьютере и опять мне объявляет, что сведений об оплате у него нет. Мне понятно, что советский юноша очень держится за место работы в иностранной авиакомпании. Кроме того он явно смущен тем, что я смог при полном отсутствии билетов вновь его получить, да еще на ближайший рейс. И я ему говорю:

— Есть у вас сведения об оплате или нет я не знаю, но билет мне заказан директором «Air France», и я вам гарантирую, что завтра вы здесь работать не будете.

Он опять смотрит в компьютер и находит информацию об оплате.

История более серьезная. В Париже ЮНЕСКО проводит конференцию о свободном обмене информацией между Востоком и Западом. Из всех стран восточного блока, даже из Монголии, приглашены журналисты и редакторы различных изданий, из Советского Союза большая делегация, в ней редактор «Известий» Лапин, редактор «Огонька» Виталий Коротич, «Московских новостей» Егор Яковлев и к большому неудовольствию советских властей — я. Билетов опять нет, мне заказан с пересадкой в Хельсинки.

Теперь я на первом этаже подхожу в Шереметьево к представителю «Finair» и слышу знакомое:

— Вы знаете, в компьютере нет подтверждения об оплате билета, — и сразу же поражающее своей любезностью, — но на сорок пять минут позднее вылетает в Хельсинки самолет «Аэрофлота» — вы можете купить за рубли на него билет, а в Хельсинки еще успеете на самолет в Париж.

У меня с собой, конечно, советских денег нет — вывозить их запрещено, да и бессмысленно. Тут же прошу Виталия Мамедова, который привез меня, мчаться домой, звоню жене, объясняю, где в столе лежат редакционные деньги и прошу постараться успеть вернуться в Шереметьево до отлета советского рейса. Особенных заторов на шоссе тогда не было и Виталий, хоть и в последний момент, успевает дать мне деньги на билет.

Измученный ожиданием, без проблем прохожу паспортный контроль, сажусь в кресло самолета, посадка уже закончена и вдруг в последний момент в самолете появляется полковник пограничных войск с двумя солдатами с автоматами наперевес. Направляются прямо ко мне и полковник заявляет, что я арестован за попытку улететь в Финляндию без финской визы. Я пытаюсь объяснить, что у меня билет в Париж и в Хельсинки я не буду выходить из аэропорта, да меня и не выпустят. Но полковник повторяет, что у меня билет в Хельсинки, я пытаюсь незаконно пересечь советскую границу и выводит меня под конвоем автоматчиков на глазах испуганных пассажиров. В аэропорту, правда, меня тут же освобождает, хотя попытка незаконного перехода границы в советское время — серьезное уголовное преступление. Предусмотрительный Виталий (после срока в Перми и Чистополе) не уехал из аэропорта пока не услышал об отлете самолета и поэтому я не только успел сравнительно быстро вернуться домой, но еще и послал в ЮНЕСКО по факсу письмо, с оглашения которого и началась конференция о свободном обмене информацией между Востоком и Западом.