Сергей Григорьянц - Гласность и свобода

— С фашистской символикой?

— Иногда, и это нам никогда не запрещали. Но чаще в южноамериканском уборе из перьев и с раскрашенными лицами. Единственное, что нам запретили — шествие в защиту людей от пингвинов. Мне лет то тогда было семнадцать-восемнадцать. Баркашов устроил более важную акцию — митинг возле американского посольства за независимость Техаса. Но у нас-то всегда были ребята — весело было, а к Баркашову приходили только на мероприятия, на телевизионные съемки, на встречи с журналистами. Писать о нас, снимать нас почему-то необыкновенно любили, журналисты писали всякую чушь, но и мы для них сочиняли все, что могли.

Через год за день до расстрела из танков Белого дома я и впрямь видел боевиков Баркашова. На парапете мэрии стояли тринадцать щуплых семнадцатилетних мальчиков, с худыми цыплячьими шейками, но с громадными милицейскими щитами и, кажется, автоматами. Баркашов указывал на еще светившийся тридцатый этаж и командовал: «Видете, там жиды окопались. Половина (то есть шесть подростков) — направо, половина — налево.

В дни конгресса российской интеллигенции даже до этих тринадцати мальчиков был еще год, до моих разговоров с Русланом Воронцовым и того больше (после разговора с Воронцовым я посмотрел список публикаций и передач о нем и на эту тему по материалам агентства «Панорама» и она поражала воображение: газеты «Известия», «Московские новости», «Вечерняя Москва», «Рабочая трибуна», «Сегодня», программы «Времечко» и т. д.). Никакой уверенности в том, что страх прихода фашистов (как во время перевыборов Ельцина — перед возвращением коммунистов) нагнетается искусственно, у меня еще не было, но все же, получая независимую сводку новостей от сотни корреспондентов, их опасения мне казались сильно преувеличенными.

Скорее создавалось впечатление, что кто-то (может быть, еще Крючков со времени своего прихода к руководству в КГБ 1988 году) сознательно нажимает на излюбленную с Советском Союзе антисемитскую кнопку, чтобы отвлечь внимание от своих главных целей и в девяносто втором году эта кнопка остается важнейшей в «работе с населением» теперь уже Ельцинского руководства.

Так Сталин в 1926-27 году начиная борьбу с Троцким стал во главе «русской фракции ЦК» (Бухарин, Рыков, Томский), противостоящей «еврейской фракции» — Троцкому, Зиновьеву, Каменеву, Радеку.

Так, по мнению ряда историков, похоже и антисемитская компания в конце сороковых — начале пятидесятых годов в СССР была не самоцелшью, а лишь прелюдией и предлогом к новой волне «большого террора» и большой европейской войне с применением уже водородного оружия, которое появилось в СССР в 1953 году, опередив США. Но Сталин не успел.

Так генерал КГБ Иван Агаянц уже в Хрущевское время посылал оперативников громить еврейское кладбище и расписывать свастикой синагогу в Малаховке, чтобы проверить реакцию населения и целесообразность многократного повторения этого в Западной Германии (с тем, чтобы отколоть ее как профашистское государство от европейского сообщества).

И сегодня было ощущение, что фашизм и антисемитизм пока лишь гнусная дымовая завеса над совершенно другими планами и делами творящимися в России. Но прямых доказательств этого у меня еще не было, да и окончательный разгром демократического движения тоже совершенный под этой завесой, был хотя и в совсем уже недалеком, но все же будущем.

Премьер-министр России Егор Гайдар должен был знать все, что знал я, гораздо лучше, чем я понимать, пусть оскорбительную, но все же абсолютную ничтожность в то время националистических и профашистких группировок и, соответственно, относится к этому спокойно. Его должен был бы тревожить уже шедший полным ходом разгром демократического движения [6] Только Андрей Илларионов год назад скромно полупризнался — «Мы — группа молодых реформаторов — не понимали, что демократическое движение нуждается в поддержке». . Вместо этого Егор Гайдар почти истеричиски кричал с трибуны Колонного зала о том, что фашизм стоит на пороге. Не думаю, что он действительно в это верил. Как не верил в это и Ельцин. Для них это была циничная игра — сперва запугивание фашистами, потом — коммунистической угрозой.

Но почти все из этого было еще впереди и я не собирался вливаться в этот бессмысленный хор, где Гайдар был, конечно, запевалой, но не дирижером.

Вместо этого я попросил Оскоцкого дать мне после Гайдара слово, что он и сделал исходя из собственной внутренней честности, хотя меня не было в программе, да и вообще я вновь не принадлежал к советско-российскому истэблишменту, собравшемуся в Колонном зале.

Я сказал, что опасность возрождения фашизма, о которой говорят Гайдар и Яковлев может быть и серьезна, но что я на месте российской интеллигенции обратил бы больше внимания на организацию, которая оказала и продолжает оказывать особое влияние и на количественный и на качественный состав российской интеллигенции — на Комитет государственной безопасности. Сказал, что игра в открытость и прозрачность работы КГБ — хорошо продуманный камуфляж, что рассекреченные генералом Волкогоновым архивы КГБ и рассказы о якобы возвращаемых из КГБ личных документов — если не ложь на все сто процентов, то касаются лишь (да и то выборочно) архивов людей репрессированных в тридцатые годы, но не имеют отношения к деятельности КГБ касающейся нынешнего поколения. Что тридцать дневниковых тетрадей Анатолия Марченко, погибшего в Чистопольской тюрьме, которые я видел своими глазами, не возвращены Ларисе Богораз. Что три мешка рукописей Виктора Некрасова конфискованные у него при обыске, не возвращены его семье. Что в моем архиве, попавшем в КГБ была папка с рукописями, подаренными мне Варламом Шаламовым, но они мне не возвращены. Главное же, на что я хотел обратить внимание в том, что невнятный «суд над КПСС» не просто противоречит решениям Нюрнбергского трибунала и последующих судов над нацистами, где преступниками были названы и осуждены не члены Национал-социалистической партии, а сотрудники СС и СД непосредственно совершавшие многочисленные преступления и руководство национал-социалистической партии, дававшее им указания об этом. И что с моей точки зрения было бы разумно руководствоваться Нюрнбергским решениями, ставшими опорой международного права, а бесспорной опасностью для России, для демократии в стране является активность так и не осужденных сотрудников КГБ, которая становится все более заметной, как в политической, так и в экономической жизни страны.

В заключение я прибавил, что фонд «Гласность» намерен в ближайшее время начать проведение общедоступных конференций «КГБ вчера, сегодня, завтра» и что в случае, если моему адвокату не будут возвращены рукописи Шаламова, я буду обращаться в суд, поскольку это моя собственность незаконно присвоенная КГБ.