Сергей Григорьянц - Гласность и свобода

Но когда человек пять наших молодых сотрудников сделали попытку вернуться в наше здание, их попытка была отражена. Издательство за эти дни превратилось в крепость, а главное, вот тут газета «Известия» (тогда якобы либеральная) нашла место, чтобы разразиться громадной клеветнической статьей в адрес «Гласности». Потом оказалось, чтоприятелем дочери Лациса (тогда заместителя главного редактора) оказался десантник, участвовавший в захвате «Советского писателя» и в дальнейшей, профессиональной, в отличии от нашей, его охране.

Так или иначе Лацис и Голенбиовский не постеснялись послать ко мне — редактору травимой со всех сторон «Гласности» — журналиста Королькова, чтобы и с «либеральной» точки зрения во всем нас осудить. Корольков пришел, часа два меня расспрашивал, все записал, но поскольку обругать нас было не за что, и гордое сотрудничество российских либералов и КГБ легко не получалось, очень много вранья и клеветы прибавил от себя. Не знаю, с ведома Лациса и Голенбиовского или по своей инициативе.

Статья без труда опровергалась немногими документами все же составленными прокуратурой после захвата здания, поэтому мы написали заявление в суд о распространении клеветы газетой «Известия». Тут они всполошились. Судиться вообще не сладко, да еще с «Гласностью», у которой репутация яснее, чем у «Известий», да еще в заведомо проигрышной ситуации. Сперва меня уговаривал их юрист простить им ошибку. Потом начал уговаривать Голенбиовский. Лацис держался в стороне, да и я потом делал вид, что не знаю степени его участия и даже позвал через пару лет на одну какую-то из наших конференций, куда он послушно пришел и сделал средней бессмысленно российской либеральности (так, чтобы не ссориться с властью) доклад.

Но главное, мне было не до судов. Офиса у «Гласности» уже в третий раз не было, весь архив и оборудование опять были в руках КГБ, а надо было хоть на квартирах продолжать издание «Ежедневной гласности», печатать том III конференции «КГБ: вчера, сегодня и завтра» м готовить следующую.

Я согласился с предложением Голенбиовского о том, что «Известия» без всякого решения суда опубликует опровержение собственной статьи и извинения. Опубликовали. Но опровержение было небольшое, малозаметное, а клеветническая статья громадная, почти на целую полосу и все это на самом деле было характерной иллюстрацией того, как российское общество ельцинского времени приспосабливалось в начале 1994 года — после «Белого дома» как могло к новой более кровавой чем советская последних лет власти и уже почти открыто ненавидело тех, кто не желал приспосабливаться.

Уже почти год Москва бушевала. Впрочем я неправ: половина ее стояла целые дни на улицах, пытаясь хоть что-то продать из жалкого своего скарба, чтобы купить хоть немного еды. Отпущенные цены, как выясняла «Ежедневная гласность», а не сотни других гораздо более обеспеченных, мощных и благополучных изданий мгновенно довели до абсолютной нищеты большую часть населения еще недавно самого богатого в России города. Кроме сотен тысяч немолодых инженеров, ученых, библиотекарей, которые внезапно стали мелочными торговцами, в гигантском городе были сотни тысяч молодых людей, не желающих целые дни стоять на улице в надежде продать старые туфли, искренне верившие советской власти коммунисты, совсем небольшое число офицеров и довольно много юных люмпен-пролетариев, которым просто нечего было делать. В Москве начались демонстрации, участники которых довольно скоро начали отбиваться от ОМОН’а древками своих красных знамен и даже их навершиями, как копьями. Демонстрации голодных людей все ощутимее приближались к бунтам. Естественно, в Верховном Совете резко усилились позиции коммунистов и там, где еще недавно провозглашали «суверенитет» России (раскалывающий Советский Союз) и давали особые полномочия Ельцину, теперь с большим трудом с третьего раза утверждали в должности Егора Гайдара. Гораздо более сообразительный Ельцин его поддерживая, понимал, что ему нужен хоть кто-то, на кого можно свалить предпринятую им «шоковую терапию». Началось противостояние президента и парламента, куда быстренько перебежали вице-президент генерал-майор Руцкой (а еще так недавно он был провинциальным майором) и, естественно, министр безопасности. Вместе с Баранниковым у Руцкого оказались семь чемоданов на ворующих чиновников Кремля. Я почти ничего этого не видел — уже третий разгром «Гласности», подготовка несмотря ни на что очередной конференции «КГБ: вчера, сегодня, завтра» отнимали все силы.

Встретил Гену Жаворонкова, по прежнему работавшего в «Московских новостях». Он начал меня уговаривать войти в члены правления музея Сахарова, который с Юрой Самодуровым и Сергеем Адамовичем Ковалевым превратился в какое-то совершенное болото, некий клуб для встречи симпатичных людей, такой же была и Хельсинкская группа, а ведь это было последнее, что оставалось в Москве у беспомощного демократического лагеря, который все еще тешил себя иллюзией и лгал другим, что именно он — победитель. Их никто не трогал и они никого не трогали, иногда даже говорили приличные слова. Только все, что оставалось от демократии, зачатков народовластия беспощадно уничтожалось повсюду. Но мне было совсем не до них.

Гена рассказывал, что на-днях был на пресс-конференции у Руцкого в Белом доме. Ему весной очередной изобретатель (у меня в «Гласности» было таких человек десять) принес проект вечного двигателя. Мудрый вице-президент России отправил изобретателя в Комсомольск-на-Амуре, на ракетный завод, где вечный двигатель должны были изготовить с величайшей точностью. К августу все было готово и Руцкой созвал журналистов. Изобретатель запустил свою машину, два почтенных профессора не в силах отказать вице-президенту говорили — один, что это замечательное средство для развития у детей пространственного мышления, другой — о том, что это подлинный прототип двигателя будущего. К несчастью, они говорили слишком долго, минут пятнадцать, и вечный двигатель остановился. Руцкой и изобретатель смущены не были, обещали устранить недостатки и устроить новую демонстрацию. Журналисты посмеиваясь разошлись, но только Гена написал об этом в «Московских новостях».

Хасбулатов, почувствовав нарастающее влияние Верховного Совета в противостоянии с Ельциным решил, что превратит Россию в парламентскую республику, где последнее слово будет за ним. Будучи не очень умным человеком (впоследствии он решит, что хотя бы в Чечне станет царьком по примеру Шеварднадзе, и не понимая, что он не генерал КГБ и реального положения вещей станет одним из инициаторов чеченской войны, да еще и меня попытается подкупить) тем не менее был экономистом, понимал причины все нараставших народных бунтов и глубоко презирал слабого Ельцина, который дал себя в это втравить. К тому же все больше регионов начинали поддерживать парламент и, конечно, не из-за забытых коммунистических идей бывших секретарей обкомов, а теперь губернаторов, а из практической боязни нарастающих демонстраций голодных людей, которые в любой момент могли перейти в бунты. Пока еще КГБ и ОМОН с этим справлялись, но опасность была велика. «Мемориал» уже был уничтожен, «Демроссию», правда, Гайдар уничтожит всего через несколько месяцев, но ее руководство тогда не было способно понять, что защищать надо не Ельцина, а интересы народа России. Как боролись с профсоюзами я уже говорил. Оставались только коммунистические фракции, небольшой «Союз офицеров» и стихийные протесты. Но для Кремля они уже и впрямь стали очень опасны.