Вениамин Додин - Повести, рассказы, публицистика

— Но почему отец смог в 1924–м приехать к маме, а я теперь не могу?

— Он воспользовался шоком в Москве из–за смерти и похорон Ленина!

Все надеялись на его здравый смысл. Но Эмиль все же приехал в Москву. Он понимал: ни повидаться с матерью, ни обнять ее он не может. Потому решил только увидеть ее. Издали. Из зрительного зала Большого театра. Я никогда не говорил с теткой на эту тему. Конец 30–х годов, когда мы были вместе, к таким разговорам не располагал. Когда мы вновь встретились, во второй половине 50–х годов, мучить ее такими воспоминаниями я не мог…

Не берусь представить, чувствовала она, когда уже слепнувшими тогда глазами искала в партере лицо сына… Не видя его… Не имея лишней доли секунды пытаться увидеть… В темном зале… Между пируэтами…

Их страхи и беспокойство Маннергейма усугубила начатая чекистами с убийства Александра Кутепова охота на активных деятелей Белого движения. Эти грозные для него события заставили Карла Густава серьезно позаботиться о безопасности сына и внука. Потому с десяток лет он был спокоен за них. Но в 1939 году Сталин начал штурм линии Маннергейма. И тогда он обращается к бывшему однокашнику Эмиля по факультету агрикультуры в Мюнхене, рейхсфюреру СС Гиммлеру — это именно в его функцию входит охрана жизни граждан Германии. Генрих Гиммлер ответил тотчас, предложив Эмилю с сыном занять апартаменты в особо охраняемом районе Берлина — Далеме, по Рейнбабен–аллее. Эмиль и Карл Густав–младший поселяются там…

Пока происходили эти малозначащие события, началась Вторая мировая война, напрочь разорвавшая связи между Катериной и Эмилем с Карлом–младшим. Прежде, до 1938 года, хоть какие–то ошметки сведений о жизни сына и внука доходили до нее — через обрывки лент кинохроники, переправляемые Карлом неведомыми ей путями, или по «линии» ТАСС и ВОКС. После финских, 1938 года гастролей Давыдовой, которой Катерина бездумно доверилась, назвав ей имя «знакомого — Маннергейма», ВОКС и ТАСС немедля исключили ее из абонентов кинохроники. Оставались лишь еженедельные — по пять минут — передачи на коротких волнах, которые по–русски наговаривал сам Карл Густав, а Катерина слушала по модному тогда приемнику «СВД-9». Хоть что–то… Во время войны приемники у граждан СССР отобрали. Изредка доходили до Катерины кратенькие, как телеграммы, приветы–анонимки…

Шел 1942 год. Приближался юбилей маннергейма. И самый заветный подарок, который пожелал получить маршал к своему семидесятипятилетию, — увидеть внука, которого любил и который тоже очень любил деда. Но каким образом? Балтика в огне. Проливы заблокированы. Воздух перекрыт. Опасно! Очень опасно! И отпустит ли Карла его отец? Густав все же решился — побеспокоил Гиммлера снова в его штаб–квартире, в восточнопрусском Летцене. И тот снова откликнулся.

4 июня 1942 года в ставку Маннергейма прибыл Гитлер. Незадолго до своего отбытия из восточнопрусского же Растенбурга он распорядился доставить в Финляндию Карла Густава–младшего. Встретились они все у маршала в его штабном поезде, где вместе с генерал–фельдмаршалом Кейтелем и с еще двумя немцами поздравили счастливого деда…

…О встрече 4 июня 1942 года маршала Маннергейма и рейхсканцлера Гитлера рассказал мне Лейба Абрамович Хентов (он же Ростовский Семен Николаевич, он же Эрнст Генри) — «журналист–интернационалист», в свое время сделавший все для прихода к власти в Германии Национал–социалистической рабочей партии и ее вождя. Но кем был «тот молодой человек лет шестнадцати, представленный Гитлером юбиляру», он не вычислил! Раскрываю эту тети–катеринину тайну «близости маннергеймова внука германскому фюреру». Посвятил меня в нее генерал Павел Миронович Синеокий, узнавший подробности от участника встречи фон Белова, офицера ВВС Германии.

Позднее объявился еще один свидетель ее. В конце ноября 1956 года Екатерину Васильевну посетил освободившийся из заключения австриец Хайнц Шенк. Проездом он оказался в Москве. И там обратился за адресом «знаменитой балерины Гельцер» в дирекцию Большого театра: ему, в прошлом музыканту, почитателю балета, необходимо повидать великую танцовщицу. Шенку объяснили, что она давно не на сцене, что ей много лет, что она с трудом передвигается и что, наконец, она слепа, потому никого не принимает. Но Шенк очень просил. Кроме того, совсем недавно прошел необычайный партийный съезд, после которого бывшему зэку отказать было неудобно. Адрес дали.

Взволнованная Екатерина Васильевна сказала:

— Господин Шенк! Мне, слепой, очень трудно разговаривать с вами, незнакомым человеком. Говорить и не видеть лица — я так не могу… Мой племянник, — она тряхнула мою руку, — много лет провел там, откуда пришли вы. Говорите с ним… Я буду слушать…

Почему Шенк, чего только не натерпевшийся за свои двенадцать лет каторжных лагерей, почему он не бросился напрямик и без промедления в свою прекрасную страну, где его, возможно, ожидали близкие, выжившие в мясорубке войны? зачем он пробился к Гельцер, которую не видел никогда и не знал? Причину этого Шенк объяснил сам:

«С 1941 года я служил в Финляндии, в охранном батальоне СС. 4 июня 1942 года наше подразделение переброшено было в район ставки финского командования. Сказали: в связи с прибытием туда президента Финляндии и самого рейхсканцлера Германии! И еще из–за недавно случившегося покушения на Гейдриха, начальника службы безопасности рейха.

И точно, в тот же день, 4 июня, в ставку приехали президент Рюти и рейхсканцлер Гитлер… Оказалось — чтобы поздравить Маннергейма с семидесятипятилетием. Мы видели начало очень скромного торжества. Оно произошло в лесу перед штабным вагоном. Рейхсканцлер и президент Рюти поздравили Маннергейма. Поднялись в вагон. За ними прошли трое наших генералов и егеря охраны. Мой пост был в тамбуре. Там я и увидел молодого человека, тоже, видно, из егерей… И Гитлер сказал:

— Густав! Вам — небольшой подарок! — Подтолкнул юношу к сразу будто засветившемуся Маннергейму. — Еще раз мои поздравления, маршал!..

Рюти, Гитлер, Кейтель и двое генералов пробыли с Маннергеймом и этим мальчиком остаток дня. После их отбытия нам, немцам, устроили именинный стол, раздали подарки и возвратили в батальон. Вот за столом–то, за трапезой, мы и узнали, что мальчишка в егерской форме — внук маршала от его русской жены, известной балерины Гельцер из Большого театра в Москве. Это все — по секрету — рассказал нам сам повар Маннергейма, когда мы вместе с ним хорошо-о набрались за здоровье именинника.

Проведя долгие годы в советских лагерях, я понял, в какой страшной стране вы живете. И понял, что должна была пережить женщина, внук которой и сын оказались в Европе. Потому я сказал себе: если выживу, обязательно найду эту несчастную мать и бабушку. И расскажу ей, что видел живым и здоровым — пусть много лет назад, это неважно — ее внука. Что парень он хоть куда! Главное, что он в надежных руках своего деда. И если сам рейхсканцлер в разгар войны не забыл привезти его к деду, то сам дед многого стоит. И не только позаботится о внуке, но, если придется, защитит его… Будьте спокойны!»