Вениамин Додин - Повести, рассказы, публицистика

— Ну, не волк — и ладно. Играй с кобелем. — Я спустил Вовку на землю, и они ушли за бассейн, к устью Ключа — впереди Вовка, за ним волк.

И вот все время, которое довелось нам троим прожить на Ишимбе, эта отныне неразлучная пара так и ходила — маленький Вовка и сзади, тенью, огромный волк…

Надо же: спал волк остаток ночи на лежке у моего окна. И ждал, когда за три километра от нас в доме на горке, в Ишимбе, кроватка скрипнет под Вовкой…

Родители его уже на работе были, а Вовка еще досыпал свое. Потом он враз просыпался и тотчас перелезал через сеточку. Тогда кровать и скрипела. И тогда же волк вставал и шел в поселок…

Он шел к Вовкиному дому, и ему на пути никто не встречался. Так получалось, конечно. Поселок рабочий: взрослые уже трудились, старшие ребятишки сидели в школе и… никто волку не встречался. «Практика така, — говаривал Вовкин отец Иннокентий. Люди боялись. Собаки вроде вымирали, когда волк шел к Вовкиному дому. Будто и не было в поселке собачьей компании, которая везде поспевала — в магазин, в столовую, в баню… Но у собак–то повод был бояться! Собачий телеграф давно уже сообщал о его походах на дальние прииски… Я об этом и без телеграфа знал. Мне мужики с Устья уже намекали:

— Стрелим твово гитлера… Собак, гад, таскат. Давеча, у Попони — у Зайцова кобеля унес. Хо–о–роший был кобель! Справный. Лавчий дюжа. Подтасной — на ведмедя ходил. Соболя с им Попоня–то брал… Стрелим. Ты уйми яво.

— А может, не тот «волк» кобелей ваших уводит? Ну, чего волку за сорок верст щи хлебать бегать, когда здесь в поселке бесхозных собак тьма–лови сколько хочешь!

— Этта так. Одначе зверь в дому не шкодить. Он здеся навроде телка — смирной. Ты яво в тайгах догляди: страшенный! Хужа ведьмедя. Того за версту слыхать — болбочить, да крустить по сушняку. Хозяин–барин. А эфтот, гад, как леший: нет яво и нет… Ан — вота он, тута! И обратно — нет. Леший…

Меня эти разговоры огорчали очень, не мне было не понимать: промышлял волк где–то! Но где? Утром он поднимался навстречу мне с лежки, сыто потягивался. Зевал звонко, краем косившего глаза наблюдая за мной. Однако мясо в миске его целехонько. Да и мясо–то коту, а не этому… Ему уже барана надо, не меньше. Разорил бы меня, если бы… Если бы не промышлял, «гитлер»…

Думал я, что добыча его — лесное зверье. Однажды у Буремского озера, что по дороге на Горбылек, нашел я схороненные заначки —- части туши сохатого. И следы волчьи, очень уж похожие… Густо засеявшие полянку.

Отец Вовки Иннокентий тоже услышал разговор устьинских. Но воспринял его по–своему:

— Собак, говорять, ловит? Пущай докажуть. Тама, в Устьи, таки куркули живуть — дай имям волю — ясаком всю сесеэр обкладуть. Все у их виноватыми исделаются…

И однажды пригрозил Сухому из Устья:

— Сабак яво уводют! Какой же етта сабак, да ишшо на медведю ходит, говоришь, еслиф его волк схарчил? Такова сабаку утопить, алиф вместо барану на сашлык…

Волк! Я те упомню волк… Мотри, Платон Паллитровский, случисса што с волком — я те самого стрелю…

У Иннокентия был свой резон беречь волка.

…Вставал волк с лежки и шел в поселок. Там он садился у приступок Вовкиного дома, Ждал. Вовка в окне караулил, открывал дверь, впускал волка. В избе волк сразу, чтобы не наследить — его не раз за то гоняла веником Вовкина мама Танечка, — ложился у кроватки, ужимался. Он бы сразу и под кровать заполз, но туда даже одна голова его не подлезала… Вовка хозяйничал: доставал из кладовки хлеб, кидал волку полбуханки. Волк, если в тайге ночью не подхарчивался, хлеб глотал. Вовка отрезал сала. Волк вежливо обнюхивал шматок, отворачивался — соленое… Между прочим, у меня он хлеба никогда не брал.

Он любил окорок. Вовка отрезал ему окорока, не жалея. Волк много не глотал — понимал, зверюга, что именно за окорок и Вовке и ему заодно попадало от Танечки.

Потом Вовка пил молоко и съедал вместе с волком приготовленный Танечкой завтрак. Ели почти что поровну. Потом Вовка одевался, и они шли гулять. Они шли в тайгу — летом. Зимой они шли на речку к пекарне. Там на реке били теплые ключи. Вода плохо замерзала, и лед был очень тонок. Еще там хорошо пахло горячим свежеиспеченным хлебом. Пекарь дядя Андрей выносил ребятишкам вкусные горячие ржаные коврижки и душистые шаньги из очень белой муки. Еще он выносил им сметану. За это его любили и награждали присутствием.

У Андрея — очень красивая жена, из латышей. Но детей «Бог им не дал». И она, не зная куда себя девать, держала коров и целое стадо свиней. Молоко она бесплатно отдавала в ясли. Сметану Андрей таскал ребятишкам в пекарню. Свиньи им совсем были ни к чему: свинину они не ели. Продавать ее на Ишимбе своим ссыльным было стыдно. Но свиней она держала: они напоминали ей дом ее родителей в родной Латвии.

А Андрей пил и… тянулся к ребятишкам.

А ребятишки — Вовкины одногодки — наевшись шанег, хлеба со сметаной, а то и с домашней колбасой Лайминой выделки, — будто своей еды не было, — напившись горячего молока — топленного в хлебной печи, затевали игру в «речку». Вот игра так игра!

Тонкий лед над одним из ключей пробивали валенками, выгребали руками из полыньи обломки льдинок. И садились задницами на лед, кружком, и опускали ноги в валенках в воду, как волк в известной сказке опускал в прорубь хвост: ловись рыбка…

Кто пересидит?

Их и родители лупили, и каждый взрослый, кто заставал их за диким этим занятием. Андрей, которому на всю Ишимбу и еще на пару партий геологов надо было напекать хлеб — заводить, месить тесто, опару ставить новую, хлеб сажать в печку, — Андрей выбегал к реке от уходящего замеса, от печи открытой. Тащил ребятишек прочь, ругался, грозил не давать «боле никады» поганцам горячего хлеба и шанег…

Поганцы все одно шкодили.

Волк это все кончил. Он садился неподалеку. Смотрел. Когда Вовка навострялся опускать ноги в прорубь, волк прыжком налетал, брал его за спину — поперек — и рысцой нес орущего и извивающегося в мехмастерские, где Вовкяна мама варила колонковые трубы. Там волк опускал пацана на пол… Только уши его подрагивали от Вовкиного крика: мама Танечка, ревя белугой, лупила мальца сварочным проводом… Потом зареванная Танечка брала волка за уши и целовала в нос. Он вырывался, отпрыгивал смешно, как щенок, и клацал зубами на нее: пугал. Она смеялась, слезы брызгали фонтанчиками…

— Ну, откуда вы на меня взялись! Один— так кат, прямо — кат! А другой — с зубьями! Нянька ты, Волчик, как есть нянька мои… А поганца я убью… Убью! Ведь ревматизимь схватит! Или его — Господи прости — под лед утянет… Страсти–то какие!!! — —И в ужасе от мысли такой снова кидалась «учить» чадо проводом…

Тогда волк подходил и снова клацал зубами на Танечку… Танечка бросала провод и снова ревела, обняв волка за шею…