Вячеслав Рыбаков - Резьба по Идеалу

Чтобы иметь силы противостоять собственной апатии и собственному эгоизму, как отдельному человеку, так и обществу, стране нужно куда-то расти. Когда те общие усилия, обеспечению которых призваны служить бескорыстие, верность, способность к самопожертвованию ради общего блага, духовная и профессиональная активность, целеустремлённость, способны и впрямь приносить плоды, эти качества действительно могут самовоспроизводиться в обществе. Если же объективная ситуация лишает общество шанса на рост, развитие, подвиг, если появляется отчётливое ощущение того, что все усилия тщетны и ничего более нельзя создать, можно лишь так или иначе перераспределять уже созданное (тем более — созданное другими), то эмоционально манящим и престижным становится не свершение, а стяжание.

Когда исчезает ощущение перспективы, любые личные усилия превращаются в чистое насилие над собой и быстро затухают, завершаясь полной апатией, а то и иррациональной агрессией. А усилия государственные превращаются в рутину, утрачивая вдохновляющий привкус последовательных шагов в желанное, безграничное будущее. Когда достигнут и пройден предел роста, следование идеалам и предполагаемым ими добродетелям теряет наглядную эффективность, окрыляющую результативность, притягательную плодотворность. Любая неэгоистичная деятельность теперь может совершаться лишь из-под палки. Любая идеология формализуется и мертвеет. Её одухотворяющее воздействие сходит на нет. Её ритуалы превращаются в фарс.

Когда люди чувствуют, что жизнь, время и их собственный труд несут их в желанное будущее, они совершенно естественным образом работают не за страх, а за совесть, рожают и пестуют детей, им ничего не стоит быть верными, бескорыстными и дружелюбными. А вот когда они чувствуют, что необоримый ток дней и месяцев за шиворот тащит их в какую-то адскую прорву, они в большинстве своём в состоянии лишь предавать, куражиться напоследок и приватизировать всё, что подвернётся.

Проблему осложняет ещё и то, что ощущение падения в прорву может возникнуть не только из-за предчувствия вполне реальных будущих тупиков. Оно достаточно быстро может быть индуцировано всего лишь неустроенным бытом, злобой дня и мрачными прогнозами тех, кому только бы сказануть нечто такое, что привлечёт внимание и, выражаясь нынешним языком, поднимет рейтинг. Представление же о желанном будущем — нежный и капризный плод, в течение многих веков вызревающий на одной из самых хрупких веточек древа культуры; а вдобавок к его собственной уязвимости — именно на него в первую очередь набрасываются бесчисленные и разнообразные садовые вредители.

Простейшим видом обретения государством перспективы является территориальная экспансия, но рост подвластного пространства и населения отнюдь не исчерпывает перечня видов роста, способных придавать смысл индивидуальной и коллективной жизни.

С подобного рода тупиком столкнулся в своё время Рим. Пока республика, а затем империя шла вперёд, пока побеждала и объединяла народы, приобщала варваров к передовой на то время культуре, при всех хорошо известных издержках знаменитые римские добродетели работали. Но когда окружающий мир упёрся и перестал пускать империю дальше, когда установилось равновесие, римская высшая раса начала от бессмысленности бытия впадать в апатию или куролесить кто во что горазд.

Новую перспективу открыло христианство.

Оказалось, что лучшие человеческие качества могут приносить результат не только и не столько в мире сём, сколько в мире горнем. Положительная перспектива обнаружилась за гробовой доской. Открылся совершенно новый сияющий простор, который можно было покорить, только проявляя максимум веры, верности, честности, стойкости, бескорыстия и братской любви. Стремление в этот простор создало европейскую цивилизацию.

Секуляризация и Просвещение если не лишили Европу потустороннего простора, то во всяком случае серьёзно поставили его под сомнение. Перспектива оказалась на грани закрытия. В этом тупике возник галантный век с его рационализмом, торжеством изящно упакованного себялюбия, беззастенчивой корысти, безудержной похоти и ядовитого, порой — откровенно злобного ёрничанья надо всем, что было святынями в течение почти двух тысяч лет.

Но с поразительной своевременностью практически именно в это самое время европейская цивилизация выдвинула совершенно новую идею — концепцию прогресса. Согласно ей, история не есть топтание на месте или бег по кругу, но поступательный и — что самое существенное — в значительной степени управляемый процесс восхождения из мира менее совершенного в мир более совершенный. Перспективой стал отныне не загробный рай, но посюстороннее светлое будущее.

Стоит предложить некий вариант будущего общественного устройства, с той или иной степенью убедительности доказать желательность и возможность его построения — и буде найдутся люди, для которых это будущее окажется эмоционально притягательным, которые захотят общими усилиями попытаться достичь его, все они окажутся братьями по новой вере, дающей, как и всякая чисто религиозная вера, столь необходимый индивидууму надындивидуальный смысл бытия. Лучшие человеческие качества снова станут востребованы. А если брат поведёт себя по отношению к брату аморально, новый бог накажет: желаемое всеми братьями будущее может не сбыться.

Не приходится удивляться тому, как скоро и уверенно старые утопии пропитали все предлагавшиеся в ХIХ — ХХ веках идеальные модели сознательно конструируемого будущего. Давние мечты и, не побоюсь этого слова, мании культуры никуда не делись за прошедшие века и зажили в якобы рациональных моделях новой жизнью — хотя в каждой из них по-своему.

Ныне все эти модели безвозвратно скомпрометировали себя. Ни одной общей перспективы, манящей хоть сколько-нибудь значительное число людей, снова не осталось. Их предлагают лишь, как встарь, традиционные религии, но роль и влияние религий в нынешнем обществе, что ни говори, радикально отличны от средневековых.

Снова, как бывало уже не раз, человеку не для чего быть бескорыстным, самоотверженным, верным; все эти качества опять не приносят ему ни радости, ни выгоды, ни престижа, ни любви окружающих; но самое главное — они объективно безрезультатны. Потому что нет ни малейшего общего представления о результате как таковом. Столь желанный ныне для каждого личный успех есть стремление хоть и одинаковое, но не общее. Одинаковое стремление порождает конкуренцию. Сотрудничество порождается лишь стремлением общим.

В этих условиях говорить о добросовестности и бессребренничестве управленца просто смешно. Управленец, во-первых, такой же человек, как и все остальные, член того же общества, что и те, кем он управляет. И вдобавок его положение неизбежно сулит куда больше соблазнов; для их преодоления требуется куда больше бескорыстия, самоотречения, верности долгу и увлечённости общим идеалом, реализация которого и являлась бы первой и главной наградой и корыстью.