Сергей Буркин - Что случилось с Россией

Говоря о вине начальствующего сословия в постепенном распаде квази-советского общества, а за ним - и государства, приходится все время ставить на одну доску с этим сословием и квази-коммунистическую партию, хотя эти два субъекта не во всем и не совсем совпадают. С одной стороны, все начальствующее сословие поголовно состояло в КПСС, кроме чрезвычайно редких, единичных представителей научного мира и творческой интеллигенции.

Но, с другой стороны, многомиллионную массу членов КПСС далеко не всю можно отнести к начальствующему сословию. В «номенклатуру» разных категорий бывало зачислено два миллиона «аппаратчиков»; несколько миллионов насчитывалось в рядах квази-советских чиновников, большею частью тоже состоявших в партии. (Странно, что в газете «Известия» - № 221 от 7 октября 1992 года - Феофанов без всяких комментариев приводит названную Лигачевым в показаниях Конституционному суду численность «номенклатуры» - 22 тыс. чел. Это же «номенклатура» только самого высшего уровня).

Однако, кроме потомственных партгосбюрократов и пополнявших сословие партгоскарьеристов, в КПСС состояли также миллионы честных тружеников, наивно веривших официальной пропаганде, ждавших «светлого коммунистического будущего», как манны небесной, и в политике игравших - как сказал уже упомянутый выше Тодор Живков - роль покорных баранов, безоглядно следующих за вождем... то бишь за вожаком в одном стаде за всеми. Но и они обычно не отказывались от мелких льгот и преимуществ, когда представители начальствующего сословия при распределении каких-либо материальных благ выделяли «партийцев» из массы работяг. (А сила представителей начальствующего сословия всегда была еще и в том, что они все время что-нибудь «распределяли», делили какие-нибудь крохи материальных благ между потребителями, не забывая при этом и себя).

В целом не-начальствующая часть рядовых «партийцев» просто принимала без возражений навязанные начальствующим сословием правила игры: платила партвзносы (порою умалчивая о дополнительных заработках), покорно высиживала многочасовые скучнейшие собрания (иногда «выступая» по заготовленной парторгом бумажке), проводила «беседы» с «беспартийной ,массой» и т.д., и т.п., но авангардную роль в обществе, т.е. самый смысл своего существования, квази-коммунистическая партия давно утратила. Ее «игры» длились годами, продолжались иногда просто по инерции и опирались на многоступенчатую пирамиду повседневного, заложенного уже в генах, постоянного страха: перед школьным учителем в детстве, перед старшим по званию в армии, перед непосредственным начальником на работе, перед неосязаемой, но неотвратимой карающей силой полумифического - для обывателя - КГБ.

В эту пирамиду страха эпоха Застоя внесла свою новую, вновь изобретенную, ступеньку - так называемую солдатскую «дедовщину». Ничего подобного не знала Красная Армия даже в худшие годы сталинского террора.

Зарождение «дедовщины» связано с неуклонным - в течение всех послевоенных лет - снижением рождаемости, благодаря которому год от года в армию приходило все меньше призывников; в то же время год от года росла численность студентов, а они от призыва освобождались; в результате, при сокращении численности призывников, их качественный состав все более ухудшался. Удельный вес полууголовных элементов и даже имевших судимость среди призывников возрос, наконец, настолько, что уголовники во многих воинских частях фактически захватили власть над остальными солдатами и помыкали ими, как хотели, отвечая на попытки сопротивления - насилием, вплоть до убийства солдат, непокорявшихся уголовникам. Не только в эпоху Застоя, но и в первые годы Перестройки ежегодно более 5 тысяч солдат гибли и до 100 тысяч получали ранения - большей частью оттого, что становились жертвами издевательств и нападений сослуживцев-однополчан (уменьшилось же за последние годы число погибших и пострадавших просто в связи с сокращением численности армии).

Офицеры, конечно, могли бы пресечь «дедовщину» еще в зародыше, но, как истые представители начальствующего сословия, борьбе с «дедовщиной» офицеры предпочли «личный покой» и не стали вмешиваться. «Дедовщина» им была даже выгодна: уголовники обеспечивали покорность солдатской массы; сами же уголовники повиновались офицерам в благодарность за предоставленную им власть над солдатами.

В ненормативной (но живучей) следственной практике есть такой «прием»: запирающегося подследственного бросают в камеру к отпетым уголовникам, чтобы они его там покрепче избили; а потом «добрый» следователь предлагает подследственному сделку - перевод в «хорошую» камеру в обмен на признание вины... Аналогичная роль в квази-советском обществе была начальствующим сословием отведена «дедовщине»: армия стала массовым поставщиком для «гражданки» запуганной молодежи с раздавленной личностью (и это - строители коммунизма?). Так начальствующее сословие само рук не пачкало, но обеспечивало покорность народных масс вперед на целые поколения.

В удушливой атмосфере несвободы, то чуть редевшей, то вновь сгущавшейся, сформировалось несколько поколений советских людей. Они не представляли себе другого государства, кроме тоталитарного; неотступный государственный контроль над повседневной жизнью граждан считали, по привычке, явлением, вполне нормальным; не замечали необъяснимого противоречия между официально проповедовавшейся доктрины всеобщего равенства, на практике оборачивавшейся тривиальной уравниловкой, и существованием явно господствовавшего в обществе, всесторонне привилегированного начальствующего сословия.

В давящей атмосфере Застоя необязательно стало уничтожать физически или в психбольницы помещать (хотя это по-прежнему практиковалось) всех инакомыслящих - последние изолировались от окружающих еще и силою закоснелого в страхе общественного мнения. От любого, высказывавшего вслух неординарные мысли, окружающие дураки шарахались, как от «врага народа», а умные - как от провокатора-сексота (для чего, безусловно, умные имели основания). В результате, вокруг каждого инакомыслящего возникал своеобразный вакуум, делавший диссидента обособленным и редким - безопасным для режима - одиночкой.

Сейчас выясняется, что в годы Застоя в стране против тоталитарного режима в той или иной форме выступали тысячи людей - выходцев из всех слоев общества. Мир в те годы услышал лишь немногие имена: Сахаров, Солженицын, Буковскиий, Григореннко, Якир... Но чтобы до народа дошли выступления ведущих диссидентов, требовались добровольные пропагандисты их идей, и тысячи людей, рискуя лишиться работы, попасть в тюрьму, в психбольницу, переписывали от руки, печатали на пишущих машинках, провозили через границу, передавали из рук в руки их сочинения. «Самиздат» и «Тамиздат» стали существенным политическим фактором в силу самого факта их существования, факта наличия в СССР оппозиции вопреки пресловутому «морально-политическому единству советского народа». Поэтому, когда на Красную площадь или к памятнику Пушкину диссиденты выходили протестовать всего лишь всемером, - тоталитарный режим обрушивался на них, как на опаснейших врагов.