Сергей Буркин - Что случилось с Россией

В сельской общине 20-х голов, бесспорно, имели место и классовая дифференциация, и классовая борьба, широко использованные сталинистами для придания обвального характера затеянной ими скоростной коллективизации, призванной установить полный контроль над всей продукцией крестьянства, с целью ежегодного и, фактически, бесплатного изъятия у него прибавочного продукта. Но часто забывается сейчас, что, наряду с классовой борьбой, сопровождающейся жесточайшим террором и гибелью миллионов, в унисон с коммунистической идеологией, вновь и вновь возрождался первобытный коллективизм сельской общины. Без ее пропитавшего тысячелетия гуманистического мироощущения и, может быть, наивных традиций в итоге сталинской политики сдирания с каждого колхоза до семи шкур, колхозы просто вымерли бы от непосильного труда и недоедания, как периодически вымирал - поток за потоком - ГУЛАГ.

По квази-марксистской догме, сформулированной Сталиным, главным препятствием, мешавшим немедленно перейти к коммунизму, считалась «кооперативно-колхозная собственность. Поэтому на протяжении всей истории квази-советских колхозов главной задачей всего - сверху донизу - колхозного начальства было «сближение двух видов собственности», фактически же - навязывание колхозникам совхозной организации производства с последующим преобразованием колхоза в совхоз. Особенно активно подталкивал эти преобразования Хрущев. С началом же Застоя выяснилось, что больше половины колхозов стали совхозами, а никаким коммунизмом так и не пахнет; что было принято начальствующим сословием за основание, чтобы не делать вообще ничего.

Преобразование колхоза в промышленное предприятие возможно, если построить в колхозе, например, птицефабрику, свинофабрику и т.п. предприятие индустриального животноводства; но никакая индустрия не превратит колхозников в рабочих иначе, как со сменой двух-трех поколений. Но квази-советское руководство во все времена стремилось сорвать с деревни хоть что-нибудь, не вкладывая капиталов, и рыцари Застоя все ими же составленные программы провалили. Теперь индустриализация сельского хозяйства в России пойдет еще медленнее, так как требует капиталовложений, больших и одновременных; а отлив населения из деревни в город возрастет.

А между тем, в процессе урбанизации город и так отсасывает из деревни самые активные, работящие и квалифицированные кадры, оставляя в сельскохозяйственных предприятиях (независимо от их форм) пенсионеров, да работников предпенсионных возрастов, в изрядной части полу-люмпенизированных на почве алкоголизма. Непрерывному оттоку лучших кадров из деревни в город не приходится удивляться - ведь средняя зарплата в сельском хозяйстве в 2,5 раза ниже, чем в промышленности. Те сельские жители, кто в город еще не собрался, вынуждены обязательно иметь собственное подсобное хозяйство - иначе просто не прожить, и не только потому, что низка зарплата, но и рынок внутренний в аграрных местностях крайне неразвит.

Для рационального ведения подсобного хозяйства колхозникам и рабочим совхозов нужны были современные средства производства. (До начала 50-х годов в некоторых регионах разрешалось отводить колхозникам приусадебные участки площадью до 1-го гектара; такой огород лопатой не вскопать). Но квази-коммунистические руководители страны крестьянству все еще не доверяли (как бы не возродили капитализм!); поэтому колхозникам и рабочим совхозов машины и прочая техника, сортовые семена, удобрения и т.п. - не продавались («только по разнарядке обкома!») под тем предлогом, что их не хватало для основного производства. Этим в каждом хозяйстве открывался простор для всевозможнейших злоупотреблений колхозно-совхозного начальства самого нижнего круга. После «укрупнения мелких колхозов» в 50-х годах и преобразования их потом в совхозы, в каждом хозяйстве оказалось по несколько населенных пунктов; один из них становился «центральной усадьбой»; здесь сосредотачивалось все производство, все материальные блага, вся культура, а мелкие деревни - забрасывали.

В мелких деревнях по всей России живет до сих пор еще много населения - местами без электричества, связи, дорог и т.п. благ цивилизации (их давно должны были построить, да, как всегда, куда-то девались деньги). Единственным начальством здесь назначался бригадир - он «и царь, и бог, и главнокомандующий». От него зависело (местами и теперь зависит), будет ли вовремя у здешних жителей вспаханы огороды, накошено сено для их коров, вывезен с поля урожай картошки и т.п. Даже если тракторист сам вспашет свой огород, за разрешением он должен поклониться бригадиру: трактор - казенный, горючее - тоже. Большинство же жителей мелких деревень - пенсионеры, с них много не возьмешь (всероссийская единица измерения коррупции - бутылка). Поэтому возглавлять в качестве бригадиров забытые деревни брались лишь такие представители начальствующего сословия, у кого тщеславие перевешивает жадность, для кого власть, хоть над кучкой людей, сейчас и карьера начальника, «умеющего работать с людьми», впереди, предпочтительнее обогащения.

Работников из таких промежуточных групп, как бригадиры, кладовщики, конторщики, считать крестьянами уже не следует (все они, даже сейчас, стремятся пролезть в начальствующее сословие). Точно так же зря числятся членами колхозов всевозможные колхозные начальники, крестьянами не бывшие никогда. С самой кампании «укрупнения мелких колхозов» (начало 50-х годов) квази-коммунистическая партия присвоила себе право всех председателей колхозов - под видом избрания - фактически назначать, причем не из колхозников, а из числа городских квази-коммунистов, не знавших сельского хозяйства, но зато способных «твердо проводить линию партии в деревне», готовых рьяно выполнять любую «программу», какой бы бред в очередной раз ни втемяшивался в руководящие головы. При преобразовании колхозов в совхозы председатели стали директорами, но в любом случае оставались и остаются вне крестьянства представителями начальствующего сословия. Бывали (правда, редко) отдельные настоящие коммунисты, старавшиеся, подобно Кириллу Орловскому, заново сродниться с родным народом, но едва ли это возможно...

Что же касается основной массы крестьянства, то оно за квази-советские годы изменилось значительно меньше, чем рабочий класс. Сталинская скоростная коллективизация, сопровождавшаяся мощным взрывом насилия, вполне согласовалась, там не менее, с таким древнейшим свойством общины: спасая род, равнодушно жертвовать индивидом. Современные, сегодняшние проявления реликтового коллективизма сельской общины еще ждут своего исследователя; без учета же общинного фактора совершенно невозможно понять и распутать клубок аграрных противоречий, вылившихся фактически в саботаж не только начальствующим сословием, но и самим крестьянством и без того робких земельных реформ «демократических» правительств. Этот единодушный саботаж деревнею буржуазно-демократических аграрных реформ, несмотря на проведенные переименования и объявленные, но не выполненные преобразования, к удовольствию и выгоде начальствующего сословия, консервирует аграрные отношения фактически на уровне Застоя. Неизбежное «выяснение отношений» в деревне - еще впереди.