Илья Василевский - Николай II

Господа присяжные заседатели, господа судьи самого сурового революционного трибунала! За что вы посадили на скамью подсудимых этого темного человека? Он - жертва, а не преступник.

Преступники - это все те вокруг него, у кого есть университетские дипломы и огромные средства, и власть, и влияние при дворе. Он, Григорий Распутин, представляет собой следствие, а не причину.

Дело, впрочем, вовсе не в личной защите Григория Ефимовича Распутина-Новых. Конечно же, его биография “со всячинкой”, и добродетелей “на сумму свыше трехсот рублей” и у него не оберешься. Но дело не в его личности, Распутин - это эпоха, а не только психологический тип. Трудно решить, увеличил ли Распутин своим присутствием количество зла при Дворе. ,

Но бесспорно, что деятельность Распутина приблизила революцию больше, чем сотни прокламаций.

Не забудем, что убили Григория Распутина именно монархисты - В. Пуришкевич с великим князем Дмитрием Павловичем и графом Феликсом Юсуповым, князем Сумароковым-Эльстоном. И вовсе не случайно именно отсюда, из этого лагеря, шла война возмущения против “некоронованного короля России”, против мужика у шатавшегося трона.

ГЛАВА IX. ПРАВДОИСКАТЕЛЬСТВО НИКОЛАЯ

Как ни странно, но очень большое количество источников, наряду с указанием на “автоматичность” и “безжизненность” Николая, этого “обреченного” и “всегда скучного” человека, указывают еще и на какую-то особую привлекательность, будто бы свойственную ему. “Я знаю светских дам и мужчин, - уверяет не один раз видевшая государя Т. Мельник-Боткина, - говоривших, что от одного взгляда этих глубоких и ласковых глаз они еле удерживали слезы умиления и готовы были на коленях целовать у него руки и ноги. Какое счастье было для моего отца получить кусочек сахару, тронутый Его Величеством”, - взволнованно рассказывает она.

Такие нотки встречаются не только в устах патентованных монархистов. Прикомандированный в качестве коменданта к арестованному царю революционным правительством полковник Кобылинский, человек с большим революционным стажем, тоже влюбился, будто бы, в бывшего государя и навлек на себя много упреков снисходительным отношением к арестованному. “Я отдал ему самое дорогое - свою честь”, - взволнованно говорит Кобылинский о бывшем царе.

По свидетельству Н. П. Карабчевского, не остался нечувствителен к этим чарам Николая и А. Ф. Керенский. “Встреча с Николаем, беседа с ним потрясла меня”, - говорит будто бы Керенский после поездки в Царское Село. - “Я не знал, я не знал ранее этого человека!”

Такие же показания находим и у А. Ф. Романова, председателя чрезвычайной следственной комисссии, образованной Временным Правительством для обследования грехов старого режима: “Еврей, социалист-революционер, присяжный поверенный, которому было поручено Муравьевым обследование действий царя, после нескольких недель работы с недоумением и тревогой в голосе сказал мне: что мне делать, я начинаю любить царя!”

Как объяснить эти странные, воистину неожиданные черты? Было ли и вправду что-то обаятельное в этом несчастном, неумном человеке, или пред нами проявления поколениями воспитанного рабства, которые, конечно, не могут исчезнуть из души человеческой в один день с объявлением республики? Пред нами атавизм тех чувств, которые заставляли некогда крепостных любовно, чуть не со слезами нежности говорить о своем посылавшем их на конюшню барине.

“Мне приходится мучительно, неустанно, настойчиво выдавливать раба из своей души. Сильны рабские навыки,- находим мы признания даже в письмах такого человека, как А. П. Чехов.

Отдельные черточки быта, дошедшие до нас, рисуют повседневную жизнь царя и его семьи красками воистину неожиданными.

Об этих людях никто не писал просто и беспристрастно, никто не подходил к ним по-человечески, без предвзятого взгляда. Все источники резко разделяются на две противоположные группы. Или пред нами твердокаменные монархисты, восхищающиеся всем сплошь, умудряющиеся до того пересластить свои показания, что они представляются не заслуживающими доверия и выдуманными (образ жизни царской семьи был так скромен, что “цесаревич Алексей донашивал старые ночные рубашки своих сестер”, - умиленно уверяет нас, напр., Т. Мельник-Боткина). Или пред нами столь же пылкие царененавистники, уверяющие, что царь и его семья только и делали, что пили народную кровь. “Стаканами-с, и пребольшими! - Нет, ведрами сороковыми”!

Хочется отбросить всю эту шелуху, просто и непритязательно всмотреться в будничный быт и психику этих людей, инерцией средних веков поставленных в положение всемогущих властителей нашей России.

Входили ли они в соприкосновение с живыми людьми, были ли моменты, когда они чувствовали себя не властителями, а обывателями?

Отдельные штрихи такого рода кажутся, на первый взгляд, мало показательными. Вот, во время пребывания в Крыму, Ее Величество с неизменной Вырубовой (осень 1909 года) отправляются инкогнито за покупками по магазинам Ялты.

Льет проливной дождь, но это не уменьшает удовольствия. Очень уже весело, как обыкновенные, настоящие люди, ходить из магазина в магазин, рассматривать материи, расспрашивать о ценах, разговаривать с приказчиками. Но вот Александра Федоровна поставила в углу магазина свой намокший зонтик, и целая лужа натекла с него на пол. Приказчик недоволен. “Так, сударыня, делать нельзя. Некому тут за вами прибирать. Не видите разве? Вот вещь для зонтиков, специальная подставка поставлена”.

Кончилось инкогнито. Гордо выпрямилась во весь рост Императрица Всероссийская. “Прикажите подать экипаж?”, - спрашивает, почтительно поклонившись, фрейлина Вырубова. Проследовали к двери высокие гости, в ужасе мечется омертвелый приказчик. Попытка жить, как все, прекратилась на долгие годы.

В том же 1909 году делает подобную попытку и самодержец. Его величество пожелал надеть форму простого солдата. Злые языки уверяли, что этот маскарад был затеян “по пьяной лавочке”, “пур селепетан”, по выражению одного из лейкинских героев (Н. А. Лейкин со своими убогими юмористическими рассказами был, кстати сказать, любимым писателем Николая Романова. При русском дворе умели ценить литературу!). Впоследствии из этого переодевания царя в солдатскую форму сделали целое событие. Было объявлено, что в непрестанных заботах о благе верноподданных Государю Императору благоугодно было лично изучить тяготы снаряжения солдата русской армии. Из шалости сделали событие. О подвиге Николая читались особые сообщения во всех воинских частях империи, и шестнадцатый стрелковый Императора Александра III полк, чью форму надел при этой оказии Николай, был прославлен. Царь заполнил даже “книжку” рядового этого полка и, взяв себе личный номер - 1-й и записав себя в первую роту, первый взвод и первое отделение, в рубрике “на каких правах служит”, - начертал: “Никаких прав, служить до гробовой доски”.