Илья Василевский - Николай II

“Ты как смел распоряжаться?” - обиделся, оказывается, самолюбивый отец. Сто рублей подпрапорщику пришлось выдать, но Алексей был оставлен без сладкого.

Через год после этого цесаревич принимает депутацию от дворянского съезда в Петрограде. “Вы на коньках умеете кататься?” - спрашивает он седого старика, председателя депутации.

“Нет, Ваше Императорское Высочество!”

“Отчего?”

“Я уже стар, Ваше Высочество, года не поззоляют”.

“Да, вы очень старые все. Ну, господа, я уйду. Вы ведь все люди свободные, а я занят очень. У меня ружье испортилось, починить нужно”.

Причудливо сплетаются черты из жизни ребенка, как все дети, простого и очаровательного, с уродливыми, бестолковыми и гнилыми чертами специфически царского быта. Маленькому наследнику было сказано, что в присутствии официальных лиц, на приемах он должен называть отца не папой, а говорить “Ваше Величество”. Удивляться ли, что вбегая в слезах в залу к отцу и застав там посторонних лиц, он, громко плача, заявляет:

“Ваше Императорское Величество! Их Высочества Великие Княжны меня побили”.

С течением времени специфические условия жизни все больше осиливают нормальные черты детского характера. В 1914 году, когда мальчику было уже 10 лет, он во время путешествия всей царской семьи из Румынии соскакивает на одной из станций и, увидав лежавший на платформе брандсбойт, из которого била струя воды, немедленно направляет его на фрейлину Императрицы, баронессу Буксгевден.

“Ваше Высочество! Что вы делаете! Ваше Высочество…”, - визжит, облитая с ног до головы, стараясь улыбаться, баронесса.

Еще более странные шалости проявляет наследник позже, во время пребывания с отцом в ставке. Здесь, например, на дверях царского кабинета, он вывесил объявление: “Кошелек или жизнь”, чем привел в ужас проходивших по коридору членов иностранных миссий.

Николай II был, надо ему отдать справедливость, очень хороший семьянин. Но до чего все же уродлив был его семейный быт - это видишь тем отчетливее, чем внимательнее изучаешь личность императрицы Александры Федоровны.

Во время всероссийской переписи 1897 года Его Величеству благоугодно было лично принять в ней участие. Николай получил анкетный листок и собственноручно заполнил его. В листке этом, свято сохраненном и по сей день в центральном статистическом комитете в Петербурге, Николай на вопрос о звании ответил: “Первый дворянин”, в графе “род занятий” написал: “Хозяин земли Русской”.

Рядом с этими горделивыми эпитетами Николай имел все основания указать и еще один: муж своей жены. Воистину подавляющее влияние имела эта женщина на Николая II в течение всех 22 лет их совместной жизни. Роль Николая, в особенности в последние годы царствования, была минимальна: Распутин правил Александрой Федоровной, а Александра Федоровна правила царем и Россией.

Недавно вышедшие в свет “Письма императрицы Александры Федоровны к императору Николаю II” дают нам возможность проследить самую сущность их отношений, вглядеться и вдуматься в то, как шла частная жизнь самодержца всероссийского.

Первое, что поражает внимательного читателя “Писем”, - это бесспорная, ярко выраженная в каждом письме этой женщины на троне любовь к мужу.

“Спи хорошо, мое солнышко! Ники, драгоценный мой! Моя постель так пуста без тебя”. “Вот уже двадцать лет, как я принадлежу тебе и какое это всегда блаженство”. “Любовь все растет. Спи хорошо, муженек. Твоя жена всегда возле тебя, с тобой и в тебе”. “Благословляю и люблю тебя, нежно целую твою милую шейку и дорогие любимые ручки. Нежно целую каждое дорогое местечко”.

Эта пылкая любовь, ярко сказывающаяся в каждом письме, представляет собой первую психологическую загадку в том длинном списке вопросов, какие ставят перед исследователем ныне опубликованные письма.

Мы знаем, что брак Николая и принцессы Алисы - типично дипломатический брак, заключенный Вильгельмом и Александром III, помимо каких бы то ни было соображений о сердечном влечении. Более того, мы знаем, что Александра Федоровна не только в те дни, когда она была принцессой Алисой Гессенской, но и целый ряд лет после свадьбы, ненавидела и презирала насильно навязанного ей мужа. В “Мемуарах баронессы Дзанковой”, близкой приближенной Алисы, приезжавшей вместе с ней из Дармштадта, находим целый ряд ярких указаний такого рода: “Русские все один на другого похожи”, - уверяет принцесса Алиса. - “У них нет ни нравственности, ни чести в их занесенной снегом стране”!

Но, как ни “похожи все русские друг на друга”, но нареченный жених в глазах Алисы резко отличался от всех остальных чувствами глубокого отвращения, какие он вызывал в ней своей фигурой, своей походкой и наружностью.

“Я ненавижу его, я ненавижу его!” - заливаясь слезами повторяет она баронессе Дзанковой, когда встречает случайно попавшееся на глаза в дармштадтской газете официальное сообщение о состоявшейся помолвке ее с наследником русского престола.

“Я, знавшая тайну сердца будущей императрицы и ви-дезшая, какое чувство отвращения она питала к своему мужу”, - говорит в своих мемуарах баронесса Дзанкова, - “я не могла прогнать от себя мысли о жизни, какую придется ей вести в далекой чужой стране, о том, сколько горя и слез придется ей там перенести!”

На таких началах был построен этот династический, дипломатический брак по ведомству иностранных дел.

Но вот пред нами подлинные письма Александры Федоровны от 1915 и 1916 годов: “Благославляю тебя, люблю тебя. тоскую по тебе… Без конца целую твою подушку”. “Сколько счастья и любви дал ты мне! Жажду тебя ужасно, жажду чувствовать твои объятия, тоскую по твоим ласкам, мне их всегда недостаточно”. “Осыпаю поцелуями каждую частицу твоего тела”.

Как случилось, что подлинная любовь, чудесная человеческая нежность, все увеличивающаяся на двадцать второй год после свадьбы, заменила собой прежнюю ненависть и отвращение?

“Стерпится - слюбится”? Это обычное объяснение недостаточно. В области религии, например, нет места этому “стерпится - слюбится”. А между тем и здесь пред нами столь же резкий поворот. Как горячо, как пылко ненавидела православие принцесса Алиса Гессенская, как категорически отказывалась она от перехода в лоно православной церкви. До чего резко переродилась она и в этом отношении. Читаешь “Письма” и с изумлением видишь, какая пылкая поборница православия образовалась из этой женщины. Все Гер-могены и Серафимы кажутся какими-то безбожниками, озорными атеистами по сравнению с ней, подлинной хранительницей православных устоев.

Пред нами характерные симптомы истерии. “Да” и “нет” сменяют друг друга, но и да, и нет - одинаково болезненны. Как институтка, обожает она своего супруга. “Я поцеловала это место”. “Здесь большой поцелуй”, - находим мы помещенные рядом с особым кружком указания в тексте писем.