Илья Василевский - Николай II

Эта телеграмма кажется злой шуткой, подделкой. Трудно поверить, что этот курьез - характерный исторический пример недомыслия.”Коли захочет Бог наказать, раньше всего отнимет разум”. Но по тем временам такая серьезная и резкая телеграмма Николая казалось событием. Только после получения этих строк петербургские власти стали предполагать, что творится что-то серьезное.

“Телеграмма Государя меня, как обухом по голове хватила”, - говорил расстроенный Хабалов. В эту же ночь было приступлено к особо старательной жандармской “чистке столицы”, арестовано оказалось “около ста членов революционных организаций”.

На завтра уже с утра Родзянко едет к премьер-министру Голицыну. “Я к Вам по делу на минуту. У меня к Вам просьба, Ваше Высокопревосходительство, - уйдите в отставку”.

Старый Голицын и думать не хочет об отставке. Он возмущен дерзостью Родзянки и обиженно показывает на имеющийся у него уже пяти месяцев назад подписанные! указ о роспуске Думы. Еще день. Наступает 26-ое февраля. Петербург уже наводнен толпой с флагами, братающейся с войсками. Жизнь царя в ставке течет по расписанию: в 9 1/2 - в Штаб, до 12 1/2 - с Алексеевым, после этого - завтрак, потом - прогулка на моторах, к вечернему пятичасовому чаю подают петербургскую почту.

Почта приносит сведения, воистину катастрофические. “Астория занята” - таково оказалось почему-то одно из первых сведений, - “идет перестрелка между рабочими и войсками. Буйствующие скопища осыпают камнями воинские наряды”. “Совсем не хорошо в городе!” - телеграфирует Николаю в этот день Александра Федоровна.

Государь - спокоен. Он примеряет новый казачий мундир, который ему так нравится, что ко всенощной он отправляется без пальто. “Государь как будто встревожен, хотя сегодня по виду был весел”, - заносит в свой дневник живущий в Ставке ген. Дубенский. Расписание жизни ставки соблюдается свято. В 8 1/2 Государь занимается в кабинете, в 111/2 вечерний чай с приглашенными. “На Шипке все спокойно”.

На завтра, в воскресенье 27-го февраля, с самого утра рабочие со всех окраин, неся красные флаги, густой толпой идут на Невский. Охранное отделение занято очередной срочной работой; оно разыскивает, где именно происходит недозволенное собрание с участием Керенского и Скобелева, чтобы помешать сборищу. Родзянко телеграфирует Беляеву и Хабалову и убеждает их вместо стрельбы в толпу вызвать пожарных, которые холодной водой без пролития крови охладят страсти. Хабалов отвечает, что “обливание водой только возбуждает” и что существует распоряжение - пожарных для рассеяния скопищ ни в каком случае не вызывать.

Течение событий достигает в воскресенье небывалой напряженности. Горят участки, полыхает окружной суд; толпа не дает тушить пожаров; целые полки не только отказываются стрелять в народ, не только братаются с “анархистами”, украшенными красными бантами, но в полном порядке с офицерами, с оркестрами музыки отправляются к Таврическому дворцу, где заседает решившая не подчиниться роспуску Гос. Дума и где Керенский, Чхеидзе, Скобелев и Родзянко усталые, измученные от бессонных ночей и непрерывных ораторских выступлений, выкрикивают речи о единении войск с пародом. Родзянко телеграфирует царю. Телеграмма его начинается словами: “Положение серьезное; в столице - анархия; правительство - парализовано”, - и кончается заявлением: “Медлить нельзя. Всякое промедление - смерти подобно. Молю Бога, чтоб в этот час ответственность не пала на венценосца”. Копии этой телеграммы разосланы М. В. Родзянко всем командующим фронтами с просьбой принять меры и повлиять на Николчч в деле назначения нового министерства общественного доверия.

“Телеграмму получил. Поручение исполнено”, - отвечает в тот же день Рузский.

“Вашу телеграмму получил. Свой долг перед родиной и царем исполнил”, - срочно отвечает Брусилов.

Но Николай все так же странно-спокоен, все так же улыбается странной улыбкой обреченного. “Опять этот толстяк Родзянко написал мне всякий вздор”, - дословно говорит Николай министру двора Фредериксу, - “я ему, конечно, отвечать не буду”.

“Бастует 240 000 человек. Толпы рабочих поют революционные песни”, - жалуется Хабалов в своей телеграмме в ставку, отосланной 26-го февраля.

“Я воспрещаю скопление населения на улицах. Поступили сведения, что 27-го февраля часть рабочих намеревается приступить к работам”, - успокаивает в своей телеграмме в ставку от 26-го февраля М. В. Д. - Протопопов.

Только вечером 27-го февраля власти в Петербурге, как будто проснувшись или вылечившись от паралича, решают, наконец, что “пора принять меры”. В понедельник вечером, на совещании кабинета министров у Голицына решено настоять на роспуске Думы и ввести осадное положение в Петрограде. Александра Федоровна в своей телеграмме Николаю в этот день говорит: “Очень беспокоюсь относительно города”.

Но государь и теперь по-прежнему спокоен. Когда комендант царского поезда Б. Герарди спросил государя, удобно ли ему теперь уехать в разрешенный на несколько дней отпуск, Николай II ответил: “Отчего же? Конечно, удобно”. “Окружающие не желают тревожить государя”, - записывает в этот день в своем дневнике генерал Дубенский.

События в Петрограде идут наконец на полный ход. И слепому ясно, что это уже не бунт, а самая нодлинная революция. Волынский полк вместе с Преображенским громит казармы жандармского дивизиона. “Толстяк Родзянко” посылает новую, вторую телеграмму государю. Первые слова ее: “Положение ухудшается”. Последние слова: “Завтра будет уже поздно. Настал последний час, когда решается судьба родины и династии”.

Впечатления и эта телеграмма не производит ни малейшего. Государь отмахивается от телеграммы “толстяка”, по расписанию ходит в Штаб, ездит на прогулку, составляет списки приглашенных к Высочайшему завтраку лиц.

И вот толпа уже арестовала Щегловитова, отысканного где-то в кухне, в солдатской шинели и на реквизированном грузовике везет его в Таврический дворец.

“Щегловитов арестован? Не может быть!” - говорит, услышав об этом, М. В. Родзянко. - “Это недоразумение. Я сейчас распоряжусь”.

“Как?! Они арестовали Щегловитова? Схватить сейчас же Родзянку”, - распоряжается А. Д. Протопопов.

Но распоряжаться уже поздно. Захвачена уже телефонная станция, Петропавловская крепость, Арсенал, тюрьмы. Куда-то бесследно исчезли полицейские. Солдаты с большими красными бантами на груди целуются с одуревшими от радости петербуржцами. Солдаты сидят в кафе, где их угощают кофе с булочками, откуда-то добытыми образовавшимися революционными ячейками, составленными из дам-патронесс и помощников присяжных поверенных - земгусаров.