Пол Дьюкс - Британская шпионская сеть в Советской России. Воспоминания тайного агента МИ-6

— Квартира номер 5 на третьем этаже, — сказал он. — Можно подняться вместе.

Узкая лестница была завалена мусором. Марш трижды громко стукнул кулаком в дверь с номером 5, и ее открыла женщина в простом черном платье, которая приветствовала Марша возгласами радости и облегчения.

— Ага, Мария, — шумно воскликнул он, — а вот и я, как видишь, пока не зацапали. И не зацапают, если только у меня на плечах голова, а не тыква!

Мария была его экономкой. Она вопросительно посмотрела на меня, очевидно сомневаясь, следует ли меня впускать. Марш громогласно расхохотался.

— Все нормально, Мария! — крикнул он. — Пропусти его. Это мой товарищ — товарищ по несчастью и — ха-ха-ха! — да и с виду тоже мы с ним вылитые «товарищи», а, Мария?

Мария с любопытством улыбнулась.

— Да уж, настоящие «товарищи», — медленно произнесла она.

— Кстати, — спросил Марш, когда мы проходили в комнаты, — под каким именем вы тут?

— Афиренко, — сказал я. — Но это по документам. Скажите Марии, что меня зовут Иван Ильич.

Мария поставила самовар и достала черный хлеб и масло.

— Эта квартира, — сказал Марш с набитым ртом, — принадлежала моему деловому партнеру. Красные взяли его по ошибке, перепутали с кем-то другим. Этот болван чуть не… (тут Марш использовал непарламентское выражение) от страха, когда его арестовали. Три дня просидел в каталажке. Ему уже сказали, что расстреляют, как вдруг, к счастью для него, поймали того, кого нужно. Тогда его выпустили, и я переправил его через границу. Скоро о нем забудут. Днем это одно из самых безопасных мест в городе.

В квартире почти не было мебели. В одной комнате стоял голый обеденный стол, в другой — письменный. Дополняли обстановку старый диван и несколько стульев. Окна были настолько грязные, что стали непрозрачными и почти не пропускали света с узенькой улочки. Хотя было около полудня, на столе в комнате, где мы сидели, горела керосинка. Электричество подавали все реже и реже, лишь на несколько часов по вечерам.

Марш сидел и рассказывал о своих приключениях и работе, которую выполнял для граждан из государств-союзников. Его ферму в деревне захватили и разграбили, бизнес в городе разорился, он долгое время находился под подозрением и все же упорно отказывался уезжать. Но он непрерывно думал об арестованной жене. Время от времени бурный поток его речи внезапно прерывался. Он проводил рукой по лбу, и в его глазах появлялось отстраненное и тревожное выражение.

— Если бы только это была обычная тюрьма, — говорил он, — если бы это были люди. Но эти!.. Кстати, вы пойдете со мной к Полицейскому? Я встречаюсь с ним через полчаса.

Полицейским мы договорились называть того бывшего царского чиновника, о котором Марш говорил утром. Я на миг задумался. Возможно, Полицейский мне потом пригодится. Я согласился.

Велев Марии ждать нас обоих примерно в это же время завтра утром, мы вышли из дома через черный ход, как и вошли. Снова Марш шел впереди, а я поодаль следовал за его сгорбленной фигурой, пока он петлял по переулкам. Он сказал мне, что квартира, куда мы идем, принадлежит одному бывшему журналисту, который теперь служит конторщиком в управлении общественных работ, и именно у этого журналиста он и договорился встретиться с Полицейским.

Журналист жил в полном одиночестве на Литейном проспекте. Я посмотрел, как Марш скрывается за дверью, и выждал немного, удостоверяясь, что за ним не следят. С противоположного тротуара я увидел, как он оглядывается сквозь стеклянную дверь, показывая, что внутри все в порядке, поэтому я дал ему время подняться по лестнице и последовал за ним.

Он позвонил в дверь, обитую клеенкой и войлоком. Через минуту тишины раздалось шарканье тапок, отворилась внутренняя дверь, и чей-то голос произнес:

— Кто там?

— Он думает, что я отвечу, кто там, дурак, — тихо проворчал Марш и добавил чуть громче, настолько, чтобы его услышали за дверью: — Я.

— Кто это «я»? — настаивал голос.

— Я, Петр Сергеевич (громко), чертов тупица (шепотом), — сказал Марш.

Стали открываться замки и засовы, и наконец дверь отворилась едва-едва на цепочке, и пара нервных, помаргивающих глаз уставилась на нас в щель.

— А! — сказало нервное лицо, расплываясь в улыбке. — Иван Петрович!

Дверь снова закрыли, чтобы снять цепочку. Потом она распахнулась, и мы вошли.

— Какого черта вы сразу не открыли? — буркнул Марш. — Вы же знали, что я должен прийти. «Кто там»! Придумали же! Вы что, хотели, чтоб я на весь дом заорал «Это Марш»?

На эту тираду нервный человек ответил выражением ужаса на лице.

— Так чего же вы не открывали? Иван Петрович, Петр Сергеич — да ведь кто угодно может сказаться Иваном Петровичем! Не поэтому ли я и назвался Иваном Петровичем?

— Да, да, — ответил нервный, — но в наше время никогда не знаешь, кто стоит за дверью.

— Что ж, тогда откройте да посмотрите, или в следующий раз я так и заору «Марш!».

Человек смотрел на него с непередаваемым ужасом.

— Ну, ну, — засмеялся Марш, — шучу же. Это мой друг… э-э-э…

— Михаил Михайлович, — вставил я.

— Очень рад знакомству, Михаил Михайлович, — сказал нервный, но вид у него был отнюдь не радостный.

Журналисту было лет тридцать пять, хотя из-за худого и бледного лица, взъерошенных волос и неровной бороды казалось, что ему под пятьдесят. На нем было старое зеленоватое пальто с поднятым воротником, и он шаркал в поношенных теплых тапочках. Квартира находилась на темной стороне улицы, солнце никогда не освещало ее мрачных стен, в ней было сумрачно и затхло и веяло ледяным холодом.

— Ну, как идут дела, Дмитрий Константинович? — спросил Марш.

— Плохо, плохо, Иван Петрович, — кашляя, сказал Журналист. — Я уже третий день не хожу на работу. Вы простите, продолжу заниматься делами: я собирался обедать. Проходите на кухню, там теплее всего.

Журналист, готовя свою полуденную трапезу, варил несколько картофелин на огне на крошечном примусе.

— Двухдневный паек, — с иронией заметил он, приподнимая соленую селедку. — Ну в самом деле, как, по их мнению, можно на это прожить? Да еще полфунта хлеба в придачу. Вот как они кормят буржуев взамен на то, что мы на них пашем. А если вы на них не пашете, то вообще ничего не получите. Как говорится, не трудящийся, да не ест [13] Фраза из 18-й статьи Конституции РСФСР, принятой 10 июля 1918 года. Ср. «Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь» (Второе послание к фессалоникийцам апостола Павла, 3: 10). . Но «трудится» только тот, кто работает на них. Если потеешь ради собственной выгоды, это называется «спекуляция», и тебя расстреливают. Тьфу! Да уж, до чего дошла наша Россиюшка! Разве не правда, что нас превратили в стадо овец?

Продолжая в том же духе, Журналист почистил свою вонючую селедку и принялся есть ее с картошкой, жадно, но бережно, зная, что чем быстрее он покончит со своей скудной трапезой, тем скорее почувствует, что больше ничего не осталось. Обглодав скелет, он пососал хвост и потыкал вилкой селедочью голову — не осталось ли хоть кусочка мяса?