Александр Севастьянов - Российское искусство новейшего времени

Однако в 1870-80-е гг., когда общественный вкус новых поколений, подготовленный сначала Белинским и плоскими сочинениями «натуральной школы», а затем Островским, Тургеневым, Львом Толстым, Гончаровым, дозрел до понимания эстетики реализма, запоздалое признание Пушкина идет крещендо, доходя и до полного ажиотажа (всенародные пушкинские торжества 1880 года, знаменитая речь Достоевского, «Пушкин – наше все» и т.п.). Парадоксально: хотя даты жизни не сдвинуть ни на год, но как не признать, что Пушкин более принадлежал второй, нежели первой половине XIX века!

Подобных примеров множество. Навскидку: художники Франсиско Гойя, Уильям Блейк, Оноре Домье; все эти замечательные гении умерли в забвении, двое из них в нищете, а последнего и вовсе хоронили за общественный счет. Однако сегодня их имена стоят в истории искусства на высоком пьедестале, а цены на их произведения весьма внушительны. Недостаток признания компенсирован с лихвой, но… лишь спустя многие годы после смерти.

Немало и примеров обратных, когда поколение детей смеется над авторами, вызывавшими искреннее поклонение отцов. Ярчайший типичный случай – «российских авторов отец», поэт, драматург, гениальнейший Александр Петрович Сумароков, необыкновенно популярный при жизни, служивший образцом для множества литераторов своего поколения, но прочно забытый уже в XIX веке, а тем более в наши дни.

«Развенчанный кумир»есть двойник-антипод «непризнанного гения», но и тот и другой являются таковыми не сами по себе – их создает лишь общественный вкус. А вместе с ними он создает и историю литературы и искусства, ибо это есть история признанной литературы и признанного искусства – история окаменелого вкуса эпох.

Сказанное утверждает роль и значение общественного вкуса, но не проясняет механизм его действия. Почему тысячи читателей, вчера обожавших одного автора и не замечавших другого, сегодня игнорируют первого и превозносят второго? Почему на смену одному направлению неудержимой поступью является другое? Ясно, что без фильтра массового вкуса эти перемены невозможны; но как действует самый фильтр?

«Фильтр» – дурное, механистическое слово, но зато точно определяющее функцию, выполняемую в художественной истории живыми людьми. Этих людей, чтобы фильтр действовал, должно быть очень много. И все они должны находиться на авансцене общественной жизни, иначе их мнение просто не будет учтено как ничего не стоящее. Ибо что бы ни думали и ни говорили о прекрасном и возвышенном люди, находящиеся в низших общественных стратах, это никак не отразилось на истории литературы и искусства вплоть до ХХ века. А ведь высокое искусство своими путями доходило и до них, но… с большим опозданием. Мало кто знает, но в те же годы, когда дворянское общество зачитывалось романтиком Марлинским, в лакейских и семинариях распевали песенки на слова Сумарокова и декламировали наизусть «Россияду» Хераскова (оба – классицисты, стилистические предшественники). А полустолетием ранее, когда дворянство упивалось теми самыми Сумароковым и Херасковым, дворня и бурса упражнялись в силлабических стихах и рассказывали истории и сказки петровской эпохи… Иными словами, низшие классы имеют обыкновение эстетически развиваться с задержкой, со «сдвигом по фазе», отставая от высших примерно на поколение, а то и на два. Однако эстетический вкус лакейской, понятное дело, не может направить ход истории литературы и искусства.

Итак, подчеркну еще раз: масса читателей и зрителей, играющая роль «фильтра», должна обладать не только численным весом, но и определенным общественным цензом. Иными словами, смена эстетических предпочтений есть не что другое, как результат вкусового развития класса, победившего в очередной социальной революции. Именно этот класс, развиваясь, торжествуя и, наконец, деградируя, навсегда закрепляет, в соответствии со своими меняющимися эстетическими требованиями, различные художественные явления в качестве господствующих. О том, по каким законам это происходит, мы поговорим в своем месте.

История литературы и искусства есть поэтому признанная (публичная) история вкуса победивших, господствующих классов. Именно их вкус выступает не только как заказчик, но и как соавтор этой истории, наряду с непосредственными творцами – поэтами, писателями, художниками, архитекторами, композиторами» 18 18 Филипп Боклерк, с. 250—252. – Авторская редакция ко 2-му изданию, не вышедшему в свет. .

Принципиальная новизна социодинамики культуры ХХ века

Итак, важность изучения зрителя и читателя можно считать доказанной. Давайте в связи со сказанным поставим вопрос так: что же представляет собой история ХХ века с точки зрения развития, изменения воспринимающей искусство аудитории, с точки зрения истории массового вкуса? Что случилось с ними такого нового, революционного, что повлекло за собой столь радикальные, революционные изменения в искусстве? Что превратило именно это столетие – в полигон небывалых и даже шокирующих новаций, прекрасных и ужасных экспериментов, обеспечило им поддержку в массах? Мы не поймем ни причин, ни значения грандиозных перемен, принесенных в историю искусства этим веком, если не разберемся в том, что происходило с его массовым потребителем и заказчиком.

В течение многих веков искусство преимущественно замыкалось на очень узкий слой верхних классов общества – рабовладельцев, феодалов, религиозных иерархов, в совокупности обычно составляющих всего от 4 до 10 процентов населения. Замки и дворцы, храмы, аббатства и монастыри – вот где аккумулировались произведения литературы и искусства. Исключением были лишь архитектура и скульптура, предназначенные для публичного обозрения, да, начиная с XI века, университетские библиотеки, где хранились произведения мысли и книжного искусства. Но в XIX веке все стало стремительно меняться, приводя к поистине волшебным последствиям. Что же и как произошло?

Здесь необходимо обратиться к идеям испанского гения Хосе Ортеги-и-Гассета, философа, который еще в 1920-е гг. удивительно точно разгадал наперед весь ХХ век, постиг его специфику, написав основополагающую работу «Восстание масс» 19 19 Печаталась частями в периодике с 1926 г., отдельным изданием вышла впервые в 1930 г. Прошла всего треть ХХ столетия, но Хоссе Ортега уже сумел разглядеть самую суть своего времени, распознать ведущие тенденции, устремленные в будущее. Его прозрения лишь обрастают все большей актуальностью. . Без этой важнейшей книги нам не понять ни сам чрезвычайный ХХ век, ни его проекцию в будущее, поскольку никто более ясно, полно и точно не объяснил новую эру в ее главном, коренном, все определяющем проявлении.