Александр Севастьянов - Российское искусство новейшего времени

Самое главное: восставшие массы начинают играть определяющую роль в создании стандартов (норм) жизни. Они принимают всевозрастающее участие в выработке нормативов, критериев во всех сферах бытия: в политике, искусстве, морали, вере, быту. Ортега не видит в этом ничего хорошего. В самом деле: к чему все идет?

«Тирания интеллектуальной пошлости в общественной жизни, быть может, самобытнейшая черта современности, наименее сопоставимая с прошлым. Прежде в европейской истории чернь никогда не заблуждалась насчет собственных «идей» касательно чего бы то ни было. Она наследовала верования, обычаи, житейский опыт, умственные навыки, пословицы и поговорки, но не присваивала себе умозрительных суждений – например, о политике или искусстве – и не определяла, что они такое и чем должны стать. Она одобряла или осуждала то, что задумывал и осуществлял политик, поддерживала или лишала его поддержки, но действия ее сводились к отклику, сочувственному или наоборот, на творческую волю другого. Никогда ей не взбредало в голову ни противопоставлять «идеям» политика свои, ни даже судить их, опираясь на некий свод «идей», признанных своими. Так же обстояло с искусством и другими областями общественной жизни. Врожденное сознание своей узости, неподготовленности к теоретизированию воздвигало глухую стену. Отсюда само собой следовало, что плебей не решался даже отдаленно участвовать почти ни в какой общественной жизни, по большей части всегда концептуальной.

Сегодня, напротив, у среднего человека самые неукоснительные представления обо всем, что творится и должно твориться во Вселенной. Поэтому он разучился слушать. Зачем, если все ответы он находит в самом себе? Нет никакого смысла выслушивать и, напротив, куда естественней судить, решать, изрекать приговор. Не осталось такой общественной проблемы, куда бы он не встревал, повсюду оставаясь глухим и слепым и всюду навязывая свои «взгляды».

Но разве это не достижение? Разве не величайший прогресс то, что массы обзавелись «идеями», то есть культурой? Никоим образом. Потому что «идеи» массового человека таковыми не являются и культурой он не обзавелся» (65—67).

Хосе Ортеге удалось еще в первой трети ХХ столетия не только выразить всю основную суть своей эпохи, но и определить ее как минимум на сто лет вперед (на деле гораздо более). Не раз и не два мы вспомним его пророческие слова, рассматривая многие явления культурной истории человечества Новейшего времени, особенно начиная со второй половины ХХ века:

«Итак, новая социальная реальность такова: европейская история впервые оказалась отданной на откуп заурядности. Или в действительном залоге: заурядность, прежде подвластная, решила властвовать. Решение выйти на авансцену возникло само собой, как только созрел новый человеческий тип – воплощенная посредственность. В социальном плане психологический строй этого новичка определяется следующим: во-первых, подспудным и врожденным ощущением легкости и обильности жизни, лишенной тяжких ограничений, и, во-вторых, вследствие этого – чувством собственного превосходства и всесилия, что, естественно, побуждает принимать себя таким, каков есть, и считать свой умственный и нравственный уровень более чем достаточным. Эта самодостаточность повелевает не поддаваться внешнему влиянию, не подвергать сомнению свои взгляды и не считаться ни с кем. Привычка ощущать превосходство постоянно бередит желание господствовать. И массовый человек держится так, словно в мире существуют только он и ему подобные, а отсюда и его третья черта – вмешиваться во все, навязывая свою убогость бесцеремонно, безоглядно, безотлагательно и безоговорочно, то есть в духе „прямого действия“» (88—89).

«Цивилизован мир, но не его обитатель, – роняет Ортега неутешительный афоризм в завершение сказанного 21 21 Интересно, что за полвека до Ортеги наш философ-народник Петр Лаврович Лавров (1823—1901) впервые заговорил о «дикарях высшей культуры» как о типе, проявившемся в Европе и России. . И ставит диагноз. – Ничто так не противоречит человеческой жизни, как ее же собственная разновидность, воплощенная в „самодовольном недоросле“. И когда этот тип начинает преобладать, надо бить тревогу и кричать, что человечеству грозит вырождение, едва ли не равносильное смерти» (92).

А в чем, собственно, опасность? Прежде всего: «Масса – кто бы подумал при виде ее однородной скученности! – не желает уживаться ни с кем, кроме себя. Все, что не масса, она ненавидит смертно» (72). Чего же можно хорошего ожидать от ее восстания?

Ортега не только метко подметил и ярко описал ключевое, все определяющее явление своего (и нашего!) времени, но и сумел, во-первых, дать правдоподобное и глубокое разъяснение некоторых его причин, а во-вторых, предсказать некоторые его последствия в дальнейшем. Необходимое для понимания изложено ниже.

Причин, повлекших за собой восстание масс, изменившее тысячелетний порядок жизни людей, можно найти немало, в зависимости от угла зрения. Ортега подметил три, но, может быть, наиболее важные: 1) демографическую, 2) информационную и 3) глобалистическую. Все они имеют колоссальное значение для правильного понимания истории искусства ХХ века. Рассмотрим их по порядку.

Демографическая причина.Ортега дает верный, в основном, взгляд на демографическую суть дела:

«Откуда возникли все эти толпы, захлестнувшие сегодня историческое пространство? Не так давно известный экономист Вернер Зомбарт указал на один простой факт, который должен бы впечатлить каждого, кто озабочен современностью… Дело в следующем: за многовековой период своей истории, с VI по XIX, европейское население ни разу не превысило ста восьмидесяти миллионов. А за время с 1800 по 1914 год – за столетие с небольшим – достигло четырехсот шестидесяти! Контраст, полагаю, не оставляет сомнений в плодовитости прошлого века. Три поколения подряд человеческая масса росла как на дрожжах и, хлынув, затопила тесный отрезок истории. Достаточно, повторяю, одного этого факта, чтобы объяснить триумф масс и все, что он сулит 22 22 Для наших дней эти цифры еще более выразительны: «Разделив тысячелетие на три основных периода демографического развития,.. можно увидеть, что темпы развития в эти периоды весьма несхожи: в первый (с 1000 по 1400 г.) и второй (с 1400 по 1700 г.) периоды население выросло менее чем вдвое, а в третий (с 1700 по 2000 г.) его численность увеличилась почти в шесть раз» (Массимо Ливи Баччи. Демографическая история Европы. – http://www.universalinternetlibrary.ru/book/26323/ogl.shtml). . С другой стороны, это еще одно, и притом самое ощутимое, слагаемое того роста жизненной силы, о котором я упоминал.