Михаил Пташук - И плач, и слёзы... [Исповедь кинорежиссёра]

Фильм приняли потрясающе! Зал аплодировал стоя! Мы долго не могли ничего сказать. Никто не ушел, все остались в зале! Ведущий, секретарь парторганизации посольства, хотел свернуть встречу, так как от вопроса к вопросу ситуация в зале обострялась. Вопросы не нам — ему: почему был закрыт фильм? Почему отменили показ на открытии Дней советского кино? Почему нет фильма в прокате? Воз­можно, все кончилось бы мирно, если бы не глупость секретаря парт­кома посольства.

Он сказал в ответ на атаки зала:

— Если бы я знал вашу реакцию на этот фильм, мы бы его никогда в Прагу не привезли! Лично я этот фильм не принимаю!

Бомба была брошена! Зал как будто ждал этой развязки, все вско­чили, и началось то, чего боялся горком и ЦК. Чехам нужен был повод, они действительно не могли забыть 68-й год, и теперь, встав на защи­ту нашего фильма от партийного чиновника посольства, они по сути сводили счеты с нашей страной! Один за другим они подходили к микрофону и "долбали" нашего секретаря. Всех убила Вера Хитилова, знаменитый чешский режиссер, много лет находившаяся в изгнании.

— Зачем вы живете в нашей стране? Вы позорите великую нацию! Мы любим русское искусство! Мы впервые познакомились с белорус­ским кинематографом,— сказала она, подойдя к микрофону.— Оставь­те нашу страну! Кроме боли, вы ничего хорошего не приносите! Уезжайте от нас!

Зал это принял с восторгом.

— Оставьте нашу страну! — требовала Вера Хитилова.

— Оставьте нашу страну! — скандировал зал.

— Все! Хана! — шепнул мне на сцене Григорьев.— Международ­ный скандал! Больше нам заграницы не видать! Завтра нас отправят в Москву! Доложат в МИД. МИД — Госкино. Нас обвинят в провокации.

За всем происходящим на сцене и в зале внимательно следил человек в черном костюме, белой рубашке и черном галстуке. Он сидел в центре зала. Я видел, как он вскакивал, когда все вскакивали, кричал, когда все кричали, а потом, когда скандал кончился, подошел ко мне.

— Я вас предупреждал,— сказал он.— Вы не прислушались!

— В чем наша вина? — спросил я.

— В чем вина? — Он опять пристально посмотрел на меня.— Вина в том, что надо любить свою страну, а вы ее не любите!

Я опешил.

— Как?

— Так! Хотя бы через героев с экрана! И еще вина ваша в том, что беретесь экранизировать такие произведения!

И все! Повернулся и ушел! Мы пошли на торжественное открытие Дней советского кино. Все было помпезно и торжественно. Мы стояли на сцене, а в зале сидели советские солдаты, жены и дети работников нашего посольства в Праге. Ни одного чеха в зале не было. Выступили секретарь ЦК, министр культуры, председатель Комитета по кинема­тографии, первый секретарь горкома, какой-то очень известный ар­тист кино, хорошо говоривший по-русски. От имени нашей делега­ции выступил Григорьев. Наши солдаты нам дружно и громко аплоди­ровали, потом начался "Ленин в Октябре", и жены с детьми так же дружно повалили из зала. Остались одни солдаты. Для них это была служба. А мы сели в машины и поехали в Пражский Град, по-наше­му — Кремль, где состоялся правительственный прием по случаю тор­жественного открытия Дней советского кино, посвященных юбилею Советской власти.

У входа в Испанский зал Града стояло, выстроившись в длинную цепь, правительство Чехословакии, а мы проходили мимо них и жали каждому руку. Потом поднялись в Испанский зал. Каждому из нас поднесли шампанское, и опять начались речи: премьер-министр, ми­нистр, председатель парламента, наш Чрезвычайный и Полномочный Посол. Ответный тост предоставили главе делегации Е. А. Григорьеву.

Он подошел к роялю, стоящему в центре зала, поставил на него бокал с шампанским и начал говорить то, за что в СССР ссылали в Сибирь. Мне трудно по своим дневникам воспроизвести его речь, но смысл ее был в следующем:

— Наша страна переживает тяжелые времена! Мы освобождаемся от бюрократов, которые угробили великую идею Ленина! Примером такого бюрократизма является секретарь нашего посольства в вашей стране!

Таня Догилева прижалась ко мне и зашептала:

— Что он говорит! Нас в 24 часа выгонят из Чехословакии!

Потом Женя призвал правительство Чехословакии рассчитаться со своими бюрократами, как это делает М. С. Горбачев в нашей стране. Надо было видеть их! Окаменевшие, они стояли, прижавшись друг к другу, не понимая, откуда такое наваждение и как к нему относиться.

В таком же состоянии были и мы. Я оглянулся и неожиданно встретился взглядом с уже знакомым мне человеком в черном костю­ме, белой рубашке и черном галстуке. Лицо его пошло пятнами: воз­можно, именно ему придется за все это отвечать, возможно, он будет крайним.

Женя достойно закончил свою речь и предложил тост за дружбу наших народов. Потом, как положено, подошел к каждому члену прави­тельства и удостоил его чести чокнуться с гостем. Своим театральным проходом он сгладил немую сцену, продолжавшуюся более получаса. Зал ожил, но праздничного настроения ни у кого не было.

— Ну как? — спросил Женя, подойдя к нам.— Хорош гусь? — И пристально осмотрел Испанский зал дворца.

— Орел! — сказала Таня.— Только нам надо собирать вещи!

— Не торопись...

Нас отвезли в гостиницу. Утром мы сели в самолет и полетели в Братиславу. Это было уже седьмое ноября. Нас встретил представитель Генерального консульства СССР в Словакии, устроил в гостинице и уехал. Через час он появился снова и объявил, что решением Чрезвы­чайного и Полномочного Посла СССР в Чехословакии Евгений Алек­сандрович Григорьев должен покинуть Чехословакию в течение 24 часов!

Мы заявили, что это несправедливо, что вместе с главой делегации уедет вся делегация, но нас никто не слушал: подали машину, погрузи­ли Женины вещи в багажник и увезли в аэропорт. Так бесславно закончились Дни советского кино в Чехословакии.

Пройдет много лет, я буду на кинофестивале в Праге с фильмом "Кооператив “Политбюро”", получу приз "Золотой Голем" и на банкете в том же Испанском зале дворца встречу Веру Хитилову, и мы будем долго вспоминать осень 1987 года. Где те, кто изгнал нас из Чехослова­кии? Как сложилась их судьба? Кто вспомнит их? А Женя Григорьев — история советского кино! Фильмы по его сценариям — классика на­шего кино! "Три дня Виктора Чернышева", "Романс о влюбленных", "Наш бронепоезд"...

Мы вернулись домой и скоро получили приглашение Союза кине­матографистов Чехословакии посетить их страну с премьерами "Знака беды" по всей Чехословакии. Но здесь, на родине, в поездке нам отказа­ли. И когда пришло известие из Лондона, что "Знак беды" признан лучшим неанглийским фильмом Би-Би-Си и мне надо было ехать в Лондон получать европейскую награду, тоже не пустили! Единствен­ным утешением явилось выдвижение Союзом кинематографистов СССР "Знака беды" на "Нику", которую и получила Нина Русланова за луч­шую женскую роль. На родине фильм был отмечен премией профсою­зов БССР, и все! После фильма "Про Витю, про Машу и морскую пехоту", за который я получил много призов и наград, "Знак беды" был вторым моим фильмом, отмеченным призами и наградами в Европе. Этот фильм принес мне известность, он стал моей визитной карточ­кой для въезда в Европу. Моя фамилия благодаря этому фильму была занесена в европейские каталоги режиссеров, отмеченных наградами в Европе. Было написано много статей, но ничего не было написано на родине! В Белоруссии мой фильм остался незамеченным, его никто не анализировал, на ежегодных конкурсах, проводимых Госкино БССР и Союзом кинематографистов БССР, ему дали "диплом за раскрытие темы Великой Отечественной войны"! Разве это не позор? Разве это не унижение для творца? Ни один из критиков Института искусствоведе­ния Академии наук не уделил ни одной строки фильму в белорусской прессе, в то время как в западной и московской прессе фильму были посвящены газетные статьи! Все всё знали, все всё понимали, но никто не решился сказать, а мне на все было наплевать, я ездил по Европе, меня стали приглашать членом жюри европейских кинофестивалей. Кто из моих коллег за всю историю белорусского кино познал это счастливое чувство? У меня нет ни на кого обиды, я не таю зла, все плохое я быстро забываю, по природе своей я человек легкий, эмоцио­нальный, мама в детстве называла меня "лихое" за мою излишнюю непоседливость, а я думаю: не будь всего этого в моем характере, не было бы того Пташука, какой он есть! Я думаю не только о себе, то же самое я могу сказать о своей дочери, жене, маленьком внуке Мишке. То, что дано Богом,— наше! То, каким меня создал Бог,— и есть я и никто другой! Благодаря "Знаку беды" я увидел нашу великую страну. Я был на Дальнем Востоке, Камчатке, Сахалине, Урале, в Сибири, на Крайнем Севере, в Поволжье... Я получил огромное количество писем от зрителей, в моем столе до сих пор лежат сотни записок, получен­ных во время встреч!