Михаил Пташук - И плач, и слёзы... [Исповедь кинорежиссёра]

Я знал ключик к Геннадию и по сегодняшний день знаю, как с ним работать. Он из тех актеров, которых вредно хвалить. Путем диктата, жесткости и четкого рисунка роли, который я с ним оговаривал каж­дый день, удалось добиться хорошего результата! Я это понял на съем­ках фильма "Черный замок Ольшанский". Я тогда впервые встретился с Гарбуком в работе на съемочной площадке и сразу понял: этого актера надо каждую секунду держать в ежовых рукавицах. Я ему не давал спуску нигде: ни на съемочной площадке, ни на улице, ни в гостини­це! Он всегда обижался и обижается на меня, но что делать?.. Гарбук — единственный актер из всех белорусских мастеров, который имеет призы на международных фестивалях в Европе "За лучшую мужскую роль". Его призы дались мне потом! Я его не то что гонял на съемоч­ной площадке, я добивался того, чего хотел, — правды! Поэтому в его игре в фильме нет фальши, он настолько документален, будто взят из жизни и перенесен на экран!

Если для Гарбука надо все выстроить и с выстроенным он должен переспать, то Русланова — полная противоположность Гарбуку! От нее как в жизни, так и на съемочной площадке надо ждать неожиданнос­тей! Это наша щукинская школа! Мы учились с ней на параллельных курсах, и я прекрасно помню Нину по ее показам в училище. Она настолько интуитивна в работе над ролью, она никогда не готовится, хотя я думаю, что все же она, как никто другой, готовится к съемкам. Она продумывает все до мелочей, а потом, "разведя" сцену, требует съемок! Гарбук — репетиций, а Нина — съемок! В этом — ножницы для меня! Одному необходима подготовка, другой — работа! Одна мо­жет перезреть, другой — оказаться недозрелым! Я нашел выход из по­ложения: все репетиции переводил в игру, вместе с оператором репе­тировали с камерой, давая тем самым Гарбуку пристроиться к сцене, а Руслановой лишний раз закрепить найденное. Так и снимали все шесть месяцев!

Кроме Нины Руслановой и Геннадия Гарбука, сыгравших в фильме главные роли, снималось еще много "типажных" актеров, представля­ющих театры России и Белоруссии. Не знаю, какой след я оставил в их судьбе, но я благодарен каждому из них, потому что без них не было бы фильма!

Я никогда не забуду счастливые минуты съемок, когда все актеры собирались вместе: актеры, игравшие "вторые" и "третьи" роли, и эс­тонские актеры, игравшие немцев. Это было единое актерское брат­ство! Сегодня мы живем в разных странах, мы не в состоянии при­ехать друг к другу, каждому нужна виза, а тогда нам всем хотелось снять хороший фильм! Мы ничего другого не хотели! Просто хоро­ший фильм! Чтобы никому из нас не было за него стыдно.

На премьере в Московском Доме кино Григорий Чухрай, представ­ляя наш фильм, сказал:

— Фильм, который вы увидите, создан единомышленниками. Та­кие фильмы не делаются в одиночку. Такие фильмы можно сделать только с единомышленниками. С первого кадра я их вижу: режиссера, оператора, художника, гримера, костюмера, актеров... Я поздравляю вас! У вашего фильма прекрасное будущее. Спасибо за фильм!

Потом была премьера в колхозе Олиферки, где снимали хутор. Народу набилось много, пришли все: старики, женщины, дети. В зале яблоку негде было упасть! Пришли те, кто видел наши съемки, знал нас, помогал группе. После фильма они все плакали. От фильма ли, от радости, от ужаса, обрушившегося на них — не знаю. Люди сидели и плакали, как плакала моя мама. Я ни в чем не соврал, снял то, что написал Быков, я прожил вместе со своими героями их жизнь, которая для меня вместилась в один год. Я прожил их жизнь, которая в детстве была моей, прожил честно, как должен прожить художник, взявшийся за экранизацию такого замечательного произведения, каким является повесть Василя Быкова "Знак беды".

Никогда не забуду фойе Большого театра в Минске. Юбилей Мак­сима Танка. Собралась вся творческая элита нашей страны. Я поднима­юсь по ступенькам в зал и вижу Василя Владимировича Быкова. Мы поздоровались, и вдруг он говорит:

— Что вы делаете? Снимаете?

— Нет.

Стоим и молчим. Вокруг нас люди, знакомые и незнакомые.

— Я слышал, вы повесть закончили,— говорю я.

— Закончил.

И опять молчание.

— Можно почитать? — осторожно спросил я.

— Я хотел вам предложить...— Он смотрит на меня и улыбается.— Мне кажется, это ваш материал...

Я два дня запоем читал рукопись и плакал! Звонил Быкову на Танковую и кричал, что потрясен, хочу снимать, это все про мою маму!

— Снимайте!

Это было осенью 1984 года.

— Вы должны для себя решить,— говорил по телефону Быков.— Вы еще не понимаете, на что идете. Нужен характер. Художник без характера — не художник. Кстати, и без здоровья тоже...

— Я понимаю...

Я тогда еще не все понимал. Я интуитивно шел следом за своим Ан­гелом. Пойму Быкова только в конце фильма, когда начнутся мытарства.

— С фильмом будет не все просто, — предсказал Василь Владими­рович. — Все зависит от вас. Я вам не помощник. Я сделал свое, теперь дело за вами.

С юбилея Максима Танка началась моя вторая жизнь в кинемато­графе. Не было дня, чтобы я не звонил на Танковую. В течение трех лет! Ежедневно! Благодаря этим звонкам я стал другим человеком.

— Помните, Миша,— часто повторял Быков,— вы должны решить для себя: кому служите.

— Я понимаю...

— Часто бывает: талантливый писатель, талантливый художник, талантливый режиссер, а характера нет. Его легко сломать. С годами сам ломается. И нет художника, а подавал надежды... Помните — это самое трудное в нашем деле. Я буду постоянно вам об этом говорить!

— Говорите!

— Вокруг так много примеров несостоявшихся художников... И не только в нашей стране. Характер не имеет границ. Вы это поймете, но я вам об этом говорю сразу. Вы столкнетесь с чиновниками, вас будут обхаживать, даже платить, чтобы вы сделали так, как им нужно. Вот тут и необходим характер! Это составляющее искусства.

Через год картина была закрыта, и в ЦК КПБ И. И. Антонович потребовал от меня сокращения "сцен коллективизации". Быков мол­чал и ждал моего решения. Я помнил наши с ним телефонные разгово­ры о "характере". И я сказал "нет". Помню выражение его лица — он не скрывал своей радости за меня! Так было всегда, и всегда он молчал, ждал, как поведу себя я.

— Как вы работали с Быковым? — постоянно спрашивали меня журналисты.— Не давил ли он на вас? Как складывались ваши отноше­ния?

— Наши отношения зависели от меня,— всегда отвечал я.— От моей позиции! Быков свое сделал — написал прекрасную повесть. Все остальное зависит от меня. У него своя профессия, у меня — своя. То, что может кинематограф,— не может литература!

Еще я говорил:

— Самым трудным было решиться, рискнуть, броситься в омут! По сути каждая настоящая картина для режиссера — эксперимент! Как и наша жизнь — от начала и до конца! Каждый день приносит какой-то новый опыт, и его ничто не заменит — он может быть только своим, собственным! Но главное открытие Быкова — в людях. Его герои ногами стоят на земле, а головой упираются в небо!