Михаил Пташук - И плач, и слёзы... [Исповедь кинорежиссёра]

Все кинематографисты измеряют свою жизнь от фильма к филь­му. В период "Знака беды" в моей личной жизни ничего не произошло, если не считать того факта, что дочь закончила школу и поступила в институт. Моя жена как работала, так и продолжала работать на кино­студии "Беларусьфильм". Моя мама продолжала жить в деревне, и толь­ко на зиму я ее забирал в Минск, а ранней весной отвозил обратно. Возвращаясь домой, она садилась на приступок, целовала порог дома и плакала. Она хотела умереть в своем доме, а Бог послал ей смерть в квартире сына в Минске.

Я уже писал, что снимал "Знак беды" в родных местах: вокруг Барановичей и Ляховичей. Я никогда не забуду Льва Олиферку, предсе­дателя моего родного колхоза. Узнав, что я буду снимать Быкова, он тут же позвонил и сказал: "У меня есть хутор на примете. Хотел было весной снести, а потом подумал: вдруг тебе пригодится!" И пригодил­ся! Мы купили его, лишив хозяев их родины. Три сестры жили в Барановичах, жить было трудно, и они продали съемочной группе свой дом, зная, что по сюжету мы его должны сжечь. Надо было видеть их лица, когда они приехали на "сжигание" и смотрели, как горит их родина! Дом догорал всю ночь, и всю ночь они сидели у пепелища и плакали! Кино в кино! С одной стороны, мы несем людям радость, а с другой — разрушаем жизнь людей, связанных с кинематографом! Че­рез несколько лет, приехав в деревню, я заглянул туда, где прошла часть моей жизни,— ни хутора, ни сада, никаких следов прошлой жизни не было! Цвела рожь! А ведь у трех сестер есть дети, внуки, придет время, и кто-то из них спросит: откуда мы? Страшно подумать! Так же и мой родной дом в Федюках! Жена говорит: "Давай продадим!" И все! Путь домой закрыт, в доме будут жить другие люди, а я буду мучиться, лить по ночам слезы. В моей памяти лица трех сестер... Степанида по сюжету сожгла себя вместе с домом... Фильм был снят. Группа всю ночь не спала, и рано утром мы поехали посмотреть сожженный хутор, поклониться месту, где шесть месяцев бушевали страсти: раскулачивали и гнали в Сибирь, приходили полицаи, немцы убили корову, били Степаниду, стреляли в Петрока за бутылку водки. Господи! История нашей страны! И все на одном хуторе! И вот мы приехали, подходим к пепелищу, а там сидят три сестры, их дети, мужья! По лицам видно, что они просидели здесь всю ночь. Один из мужчин вдруг бросился ко мне, вцепился в горло, закричал, что я — убийца, сжег их родину! Дошло! Поздно, но дошло! В душе я радовался его поступку. Я думал: вот кино...

— В чем моя вина? — спросил я.

— Ты, ты сжег нашу родину! — в пьяном угаре кричал мужик.

Знаешь их диалоги, детали одежды и закладываешь это в память, как в компьютер, а потом находишь все это, в зависимости от того, какой сюжет, какую историю хочешь рассказать. Этому тебя учат с первого курса института. Я всю жизнь веду дневники, все записываю, и перед каждым своим фильмом я листаю память — а вдруг там есть то, что мне необходимо, что я подсмотрел, подслушал в жизни!..

Воспоминание четвертое

За окном электрички мелькали поля, леса, луга, торфяники, все то, что я хорошо помню и знаю. Я ехал на родину, к маме. В мой полупустой вагон вошла большая компания пьяных мужиков, среди которых был тот, кто бросился ко мне на пепелище сожженного хутора. Он не сразу сообразил, кто я, а вспомнив, кинулся ко мне с кулаками.

Он. Нашел я тебя, суку! Хотел в Минск ехать, рожу твою рыжую бить!

Я (вскочил). За что?

Он. Ты не знаешь? Забыл, сука! Короткая у тебя память! Зато я помню! Фашист, сука! Родину мою сжег! Иди сюда! Я кому говорю — иди сюда, сука! Тогда не побил, теперь бить буду!

Мужики кинулись к нему, стали оттаскивать, но чем больше успокаивали, тем он сильнее распалялся, кричал на весь вагон, указывая на меня.

Знаете, кто этот, сука? Это кинорежиссер! Падла! Дом моей тещи сжег! На тот свет раньше срока ее отправил, сука! Падла рыжая! Я убью тебя! Я тебе покажу кино, сука! Покажу знак беды! Я тебе на твоей рыжей роже столько знаков наставлю, что тебя, сука, мать родная не узнает! Падла!

Я не выступал, радовался за этого мужика. Проснулся! Слава Богу, что проснулся! Мы все, славяне, такие — пока гром не грянет, мужик не перекрестится!

Видел я твой сраный фильм! Теща увидела, как дом горит, так и умерла! Зачем такие фильмы?

Я. Это искусство!

Он. Для тебя — искусство! Для нас — жизнь!

Я. Так что нам делать?

Он. Не снимать! Смотреть нечего! А затраты какие! Я читал в газете, что тебе для нового фильма надо много миллионов долларов. Правда?

Я. Правда!

Он. Батька тебе не даст! Батька копейку ценит! Это вы не цените, а батька ценит! Из мужиков он, а мужик копейку считает! Это факт! Но если честно, фильм нам твой понравился! Это правда, что артистка, которая бабу играла, что себя спалила, офицера в Барановичах отлупи­ла? Френч порвала?

Я. Нина Русланова?

Он. Все Барановичи говорили! Так тот офицер от стыда в другую часть перевелся! Все солдаты пальцем тыкали — баба побила! Но сыграла она хорошо! Поверить можно!

Он достал из кармана недопитую бутылку водки. До Барановичей оставалось две остановки.

Я тебе так скажу... Мы после той ночи, когда вы дом спалили, три года не разговаривали, а потом, когда фильм посмотрели, моя баба сказала: "Дурни мы! Не понимаем! Дом все равно мы продали б, и никто про него не вспомнил бы, а тут для нас память! Мы всегда будем видеть тот дом, в котором выросли, где ножками босыми по травке бегали!" А? Умная баба? Давай за мою бабу выпьем! Это она всех примирила!

Я. Не она — искусство вас примирило!

Он. Ты как хочешь считай, а я говорю — баба!.. Давай за мою бабу!

Мы выпили и долго молчали. Мужики в тамбуре курили и поглядывали в нашу сторону. В Барановичах мы вышли, и каждый пошел своей дорогой.

Это тоже история для кино. Это уже новый фильм, который я никогда не сниму, но память об этой встрече навсегда вошла в мою жизнь. Где теперь тот мужик? Как сложилась его жизнь? Это фильм после фильма!

Актеры Нина Русланова и Геннадий Гарбук. Степанида и Петрок

Начиная новый фильм, читая сценарий, я думаю, кто будет играть, через кого я расскажу то, о чем болит моя душа, расскажу о своих бессонных ночах, поделюсь, как с матерью, о чем мой фильм. У меня нет проблем в работе с актерами, я закончил режиссерский факультет лучшей театральной школы в Москве, учился у тех, кто работал с Вахтанговым и Станиславским, я помню их рассказы из первых уст. Они меня учили всему: как говорить, как вести себя за столом с ложкой и вилкой, как разбирать роль, пьесу, с чего начинать репети­ции, как вести себя с актерами во время репетиций. Учили мастера, ставшие легендой в истории советского театра. Сегодня этому уже не учат. Я жалею лишь об одном: мне было 19 лет, я был настолько легкомыслен, что пропустил много лекций, не все записал за своими педагогами. Я открывал для себя Москву, был под огромным впечатле­нием после деревни от города, театров, музыки.