Михаил Пташук - И плач, и слёзы... [Исповедь кинорежиссёра]

— Я рад с вами познакомиться! За вас!

Мы чокнулись и выпили.

— Еще раз хочу подчеркнуть: у нас нет претензий к вашему филь­му! У нас есть претензии к нашему народу!

— Я понимаю...

— Я не прощаюсь с вами! Мы еще встретимся!

Меня везли в гостиницу, я сидел у окна и ничего не видел. Все слилось в одно: рекламы, дома, музыка, машины и люди, люди, люди... И голос: "У нас есть претензии к нашему народу!" Наверное, нет в мире власти, у которой нет претензий к своему народу. Как и нет в мире народа, у которого нет претензий к своей власти!

Машина остановилась у Вацлавской площади — самом сердце Пра­ги. В глубине площади висела огромная реклама моего фильма. На черном фоне огромными буквами, чтобы видела вся площадь, было написано: "Знамение зла" и рядом — "СССР".

Воспоминание третье

Люди сбегались, как на диво, и эта бегущая волна захлестнула меня и выбросила у железнодорожной станции Барановичи-Полесские, со всех сторон оцепленной энкавэдистами. Там грузили в теп­лушки "врагов народа".

Я протиснулся между людьми и увидел перрон, где стояли телеги, лежали вещи: тюки, сундуки, деревянные чемоданы, кожухи, столярные инструменты. Кто-то хотел увезти в Сибирь корову. Она стояла на перроне, как шлагбаум, мешая людям грузиться.

И вдруг по радио зазвучали удары Кремлевских курантов. Все вздрог­нули, поняли, что пора прощаться. И началось: крики, плач, слезы, но всего этого не было слышно — заглушали куранты.

Это была сцена из немого фильма. Люди плакали, висли друг у друга на шее, что-то говорили на прощание, но я не слышал их голосов. Я видел только лица: старики, женщины, дети, убитые горем, садились в теплушки и из окон, сквозь проволоку, тянули руки, навсег­да прощаясь с родиной. И надо всем этим человеческим горем гудели Кремлевские куранты.

И тут я увидел бабтю. Она шла в окружении двух энкавэдистов. У нее не было вещей. Никто ее не провожал. Она держала в руках икону Божьей Матери и гордо шла на эшафот.

Я закричал: "Ба-ба!.. Ба-ба!.. Ба-а-ба!.."

Я видел, как она повернулась в мою сторону. Я стал расталкивать людей, пытаясь пробраться к перрону, кричал, но гул курантов глушил меня.

"Это я, баба... Это я... я... я..."

Ее гордый, независимый вид наводил страх на солдат. Она не плакала, она шла с Богом! У вагона двое энкавэдистов попытались вырвать из ее рук икону Божьей Матери, но не смогли, только обозли­лись и силой запихнули бабтю в телятник.

Я (рыдая). Ба-ба! Это я... Это я, ба-а-ба-а... я...

За колючей проволокой появился Лик Божьей Матери. И все! По­езд тронулся. Все смешалось: бой курантов, крики, плач, слезы. Поплы­ла над головами людей Божья Матерь...

Я обогнул станцию Барановичи-Полесские и побежал рядом с уходящим поездом. Сколько я бежал, столько на меня смотрел Лик Божьей Матери... Но сколько я мог пробежать? Обессилевший, упал на землю, вцепился в нее руками и зашелся в рыданиях... Далеким эхом отдавался бой Кремлевских курантов...

Я стоял в центре Вацлавской площади Праги и не мог сдвинуться с места. Очнулся — ко мне подошел человек в черном костюме, белой рубашке и черном галстуке. Долго и пристально смотрел на меня.

— Вам нравится реклама вашего фильма? — спросил он.

— Я первый раз вижу рекламу своего фильма за границей, — отве­тил я.

— Вы обиделись?

— Я же сказал: мне все понятно...

Какое-то время мы молчали.

— Чехи никогда не забудут нам 68-й! — вдруг сказал мне мой соотечественник.— Не забудут наши танки... Вы в этом сами убеди­тесь!

Мне казалось, что он меня провоцирует.

— В чем я могу убедиться?

— Я в Праге уже несколько лет... Выросло новое поколение после 68-го. А люди не могут забыть... Они обрадовались нашей перестройке, для них это выход...

— Какой выход? — спросил я.

— Неужели вы не понимаете?

Он опять долго и пристально смотрел на меня.

— Не понимаю...

Мы молча шли к Дому культуры советского посольства в Праге.

— Вы сделали честный фильм, — сказал по дороге мой соотече­ственник. — Но ваша правда никому не нужна! Особенно за границей! Здесь иначе воспринимают нашу жизнь. Западу не нужны наши стра­сти! Мы выглядим для них дикарями!

— Что поделаешь, это наша жизнь! Не мы ее придумали! Ее прожи­ли наши родители!

— Да-да...

Он опять пристально посмотрел на меня.

— Вы в школе хорошо учились?

— Двоечник...

— С первого класса?

— С пятого по десятый...

— Вот-вот... Двоечники страдают комплексом честности, у отлич­ников этого комплекса нет, потому что им приходится ловчить...

Меня не оставляло чувство, что меня провоцируют.

— Я хочу вас предупредить... О том, что фильм сняли с экрана, знает вся Прага. В прессе появились сообщения, что фильм был закрыт Лигачевым, но открыт Горбачевым. Михаил Сергеевич очень популя­рен в Чехословакии. Поэтому всякое может произойти в зале. Будьте осторожны! Просмотр состоится по просьбе творческой интеллигенции Праги. Посольство пошло на этот шаг, чтобы не обострять обста­новку. Встречу будет вести секретарь партийной организации посоль­ства. Поэтому вас и пригласили в горком!

Он оказался прав. Зал Дома культуры был забит до отказа. Собра­лись писатели, журналисты, кинематографисты, представители обще­ственных организаций. Мы с Григорьевым выступили перед началом показа и пошли в фойе пить пиво. А в зале осталась только Татьяна Догилева, подруга Нины Руслановой, чтобы посмотреть фильм.

— Меня предупредили,— сказал я Жене,— в зале собралась вся творческая элита Праги. Возможны неожиданности...

— Кто предупредил?

— Кто встречал!

— Пошел он... Я не первый раз в Праге, и всегда он говорил одно и то же! Гэбэшник! Сегодня они отменили картину, а завтра выгонят из страны! Притом не чехи выгонят — свои!

С первого дня нашего знакомства я люблю этого человека! Честно­го, талантливого, высокопорядочного русского человека. По сей день он является для меня образцом нации. Я счастлив, что лучшие свои фильмы сделал в содружестве с этим замечательным драматургом. Со студенческих лет зачитывался его сценариями и никогда не думал, что наши пути переплетутся и мы вместе снимем три фильма! Сколько замечательных дней и ночей мы провели с ним в Минске и Москве! Я всегда называл его старшим братом. Он уважаемый человек у всех кинематографистов страны, уважаем в моем доме — Лилей, Анжелой. Я благодарю Господа Бога, что Он послал мне этого человека! Анализи­руя прожитые годы, я пришел к выводу, что судьба свела меня с лучши­ми людьми: Короткевич, Быков, Григорьев, Петренко, Ульянов. Какие имена в нашем искусстве! Знакомства только с одним из них хватило бы на всю жизнь, а тут созвездие! Одна у Григорьева была слабость - водка, погубившая многие таланты в России! Каждый раз, начиная новый фильм, я кодировал его в Минске, и мы приступали к работе.