Михаил Пташук - И плач, и слёзы... [Исповедь кинорежиссёра]

— Опять фильм будет под контролем, а это нервы всей съемочной группы! Опять будут устраивать просмотры, следить за материалом! Зачем тебе это? Все живут как-то иначе, спокойно работают, у всех хорошие отношения с начальством. Зачем тебе все это?

— Я ничего не могу сделать! Видишь, какой хороший сценарий. Тебе нравится?

— Ну и что, что хороший! Из-за него у нас жизни не будет!

Всегда ворчал, а все равно работал. И работал прекрасно!

— Леш! Мы с тобой сняли "Возьму твою боль", сняли "Знак беды", теперь работаем с такими прекрасными актерами. На нашей студии они никогда не работали и работать не будут.

— Я все понимаю...

— Для меня это счастье! А тебе разве не приятно, что в твоей группе работают Михаил Ульянов, Алексей Петренко, Александр Фи­липпенко! Разве не приятно сказать своим друзьям, родственникам, с какими людьми ты ежедневно общаешься?

— Приятно!

— Так чего ты?

— Не в них же дело, Миша! Как потом этот фильм сдавать? Опять по ЦК тебя таскать будут!

— Ну и что?

— Сколько мы намучились с Быковым! Сколько нервов ушло! Вся студия на ушах стояла. В коридорах твои коллеги руки потирали, радовались, что фильм закрыли.

— Ну и что? Пусть они снимут такой фильм. Они были бы рады, чтобы у них хоть одну картину закрыли. Но там закрывать нечего... Потом, Леша, меня никогда не волновало, что скажет про меня княги­ня Марья Алексеевна.

— Какая княгиня?

— Марья Алексеевна!

Он понял шутку, улыбнулся.

Я вспоминаю наши диалоги и радуюсь, что они состоялись, по­тому что это диалоги друзей. Я был за Лешей как за каменной стеной. Я никогда не думал о производстве, хотя производство — часть ре­жиссерской профессии. Я при Круковском занимался только твор­чеством. Все, что мне было нужно по кадру, все всегда было органи­зовано Лешей. Я мог рано утром позвонить Круковскому и сказать, что мне сегодня необходимо для первого кадра десять спортивных лошадей.

— Зачем? Где я их достану? — возмущался Леша.

— Я придумал новую сцену...

— Как ты мне надоел! — кричал в трубку Круковский.

И доставал. И мы снимали.

Когда он ушел на пенсию, я стал сиротой на студии, у меня сегодня нет любимого директора, с которым я мог просто выпить рюмку водки и помолчать. Мне кажется, сегодня уже нет таких лю­дей. Студия безжалостно обошлась с Круковским. Он мог со своим опытом принести пользу молодым режиссерам — его отправили на пенсию, и сегодня мой любимый директор работает сторожем на автостоянке.

Я пришел на студию в 1974 году. После окончания Высших режис­серских курсов Госкино СССР меня распределили на "Беларусьфильм". Я застал Владимира Владимировича Корш-Саблина, еще молодыми были Витя Туров, Игорь Добролюбов, Виталий Четвериков, Борис Сте­панов. Студия была в расцвете. Помню, незадолго до смерти меня позвал к себе домой Корш-Саблин.

— Мне понравился твой первый фильм,— сказал он мне.— Ты что, хочешь снимать детское кино?

— Не хочу.

— Сценарий есть?

— Нет.

Я тогда находился в эйфории от полученных призов за фильм "Про Витю, про Maшy и морскую пехоту", и мне казалось, что снимать кино — пустяковое дело, что написать сценарий еще проще, поэтому не ломал голову, что мне дальше снимать.

Корш был мудрый старый человек, опытный режиссер.

— Так у тебя ничего не получится!

— Почему?

— Кино — жестокое дело. Ты не успел прийти на студию, а уже стал соперником для всех режиссеров. Тебя уже не любят!

Для меня это было открытием.

— Почему? Я здесь еще ничего не снял!

— Потому и не любят, что ты пришел с призами. За тобой уже стоят награды. Госкино дало высшую категорию твоему первому филь­му. В коридорах ты поносишь фильмы студии! Так ничего не получит­ся. Тебя съедят! Кино — не театр, кино еще более жестокое искусство, чем театр. Ты же работал в театре?

— Я закончил Щукинское училище! — с гордостью сказал я.

Корш-Саблин пристально посмотрел на меня и улыбнулся.

— Будь скромен!

Я на всю жизнь запомнил эти слова. Их скажет Ульянов в фильме "Кооператив “Политбюро”" Алексею Петренко, который играл там актера.

— Я хочу, чтобы ты закрепился на студии! Ты белорус, а на студии мало национальных кадров. Вот Витя Туров, теперь ты... Я верю в тебя, но помни, что я тебе сказал! Будь скромен!

Через месяц мы хоронили Корша. Гроб с его телом стоял в филар­монии. Проститься с ним пришла вся студия. Все плакали.

Игорь Добролюбов подошел ко мне у входа в филармонию и сказал:

— Ну что? Завоевывать студию приехал? — Я обалдел.— Ты дума­ешь, что ты один национальный кадр? — И поднес к моему носу указательный палец.— Сперва побегаешь по площадке, а потом будешь снимать! Понял?

— У кого? — Я с трудом сдерживал себя.

— У меня!

Он был пьян, от него сильно разило водкой.

— У тебя — никогда! — сказал я.

И с того времени у нас нет никаких отношений.

На кладбище ко мне подойдет директор студии, отведет в сторону и скажет:

— Перед смертью Владимир Владимирович просил меня, чтобы мы берегли тебя. Сказал, что на тебя вся надежда.

— Спасибо!

Всякий раз, когда я иду по проспекту Скорины, я оглядываюсь на мемориальную доску, что висит на доме, где магазин "Книга". Это память о Владимире Владимировиче Корш-Саблине. Я мало его знал, но запомнил на всю жизнь. С ним много работал Круковский. От него я многое узнал о Корш-Саблине. Это легенда нашей студии. Туров мне всегда говорил, что не хватает Корша на студии, а теперь я говорю после смерти Турова, что не хватает его! Витя уже при жизни был легендой! Он снял много фильмов, но самые первые — "Я родом из детства" и "Через кладбище" — классика белорусского кино. Он был учеником Довженко, и поэзия учителя стала лейтмотивом всего твор­чества Вити Турова. Сняв фильм "Люди на болоте", ему уже не надо было ничего снимать. Пронзительная, тонкая картина! Если бы она была сделана на белорусской мове! Русскоязычный вариант сделал картину советской, а не национальной. В те годы всем славянским студиям запрещалось снимать фильмы на родном языке. Исключение делалось только прибалтам и студиям Средней Азии.

Мы с Туровым дружили много-много лет.

— Знаешь, чем был хорош Корш? — любил говорить Витя.

— Чем?

— Он ни одного человека в группе не называл на "ты"! Он со всеми был на "вы"! Для него все были равны: и оператор, и рабочий, и костюмер!

Случалось, что на студии нечем было платить зарплату, так Корш ссужал всех в студии своими деньгами. Он не мог позволить, чтобы люди остались без денег. Об этом все помнят! И уважают его! Когда возникали проблемы, он шел в ЦК к первому секретарю. Его любил Машеров. По большому счету, его имя надо присвоить студии!

Но когда стали образовываться творческие объединения, Витя сво­ему объединению дал имя Тарича. Если бы моя воля, сегодня я создал бы творческую мастерскую имени Корш-Саблина. Приходит новое поколение кинематографистов, и мы должны передавать эстафету тем, кто создавал белорусское кино.