Михаил Пташук - И плач, и слёзы... [Исповедь кинорежиссёра]

— Я тогда только начинал службу. Я открывал эту церковь. Людям навязывали католицизм. Простому человеку не было никакого хода в жизни, если не примет католическую веру. Посмотри, с одной сторо­ны Щары стоит величественный костел, а с другой наша маленькая церквушка, которую ежегодно ломали и обворовывали.

- Был бы я богатым человеком, как новые белорусы... Ничего не хотел бы, кроме как построить в своей деревне Храм,— сказал я и посмотрел на батюшку.— Поверьте, я говорю вам правду!

- Не знаю, как построить, но обновить этот давно надо. Раньше и по деревням ходил, собирал деньги на ремонт нашего Храма, а теперь у меня уже нет сил. Каждый день прихожу сюда и вижу, сколько народу уже нет. В 46-м могила твоего отца была окраиной кладбища, а теперь, видишь,— на километры раздвинулось! Раньше люди умирали реже, чем сегодня.

— Может, из-за Чернобыля?

— Раньше веры было больше!

Узкой тропинкой мы пошли к Церкви. Маленькая бревенчатая из­бушка, обитая снаружи вагонкой,— это и была моя Церковь, где венча­лись мои родители, где в январе 1943 года крестили меня в честь Архангела Михаила и где с 1940-го служит отец Александр.

Он открыл дверь, и мы вошли в Храм моего детства. Бумажные иконы, хоругви, Царские Врата, оклеенные бумажными цветами, тум­бочки для исповеди — все это выглядело убогим и нищим, и человеку постороннему показалось бы не годным для Храма Господнего, но если внимательно ко всему присмотреться, то и от бумажных икон и ста­реньких хоругвей, которые несли во время похорон моей мамы, и бумажных цветов, украшавших Царские Врата и иконы, веяло такой теплотой и негой, что я сразу расслабился и не мог сдвинуться с места. Все всплыло в моей памяти; молодая мама ведет меня к причас­тию. Уже будучи вдовой, она искала уединения в Церкви, в молитве и каждый праздник водила меня на причастие в Храм. Мы шли через луг, через поле босиком, мама впереди, а я сзади. Мама часто останавлива­лась и поджидала меня, а подходя ближе к Церкви, мы вслух читали "Отче наш" и крестились. И еще я помню слезы. Они душили меня всякий раз, когда начинал петь деревенский церковный хор. Я и сегод­ня не могу избавиться от этих слез. Всякий раз, когда прихожу в Храм, независимо где, в Минске или в Москве, в Храме Христа Спасителя, и когда начинает петь хор,— я плачу. Ничего не могу с собой поделать, слезы душат меня, я задыхаюсь и выхожу на улицу.

— Это моя обитель,— сказал отец Александр.— В ней я прослужил больше шестидесяти лет. И если сподобится, Господу Богу хочу слу­жить еще.

Я стоял посреди Храма и не мог опомниться от нахлынувших на меня чувств. Я помнил отца Александра молодым, стройным, с низким голосом и чистой, светлой улыбкой. Теперь передо мной стоял старец, весь белый как лунь, но с такими же чистыми и светлыми глазами. Вдруг показалось, что ничего не произошло, я такой же, как и прежде, и стою не один, а с мамой, она держит меня за руку и в момент, когда надо креститься, подталкивает меня к кресту.

"Всемилостивая Владычица моя, Пресвятая Госпожа, Всепречистая Дева, Богородице Марие, Мати Божия,— обратился отец Алек­сандр к иконе Божьей Матери,— несумненная и единственная моя надежда, не гнушайся мной, не отвергай меня, не остави меня! Засту­пись, попроси, услыши! Виждь, Госпоже, помози, прости, прости, Пре­чистая!..

— Знаешь историю этой молитвы? — обратился ко мне отец Алек­сандр.

— Нет.

— Запиши ее и молись каждый день.

Я записал.

— В 1928 году, перед арестом и ссылкой на Соловки, иеромонах — позже иеросхимонах — Самсон увидел во сне Серафима Саровского, который читал ему эту молитву. Она спасала его в лагерях и тюрьмах. Его пытали, расстреливали. Он был духовником советских академиков Павлова и Филатова. Его судьба уникальна! Вот что делает Вера и Дух! Желаю и тебе пронести ее через всю твою жизнь.

Я запомнил эту молитву на всю жизнь. Называется она "Всемилос­тивая".

Мы перекрестились и вышли из Храма.

— Иисусова молитва — сила ограждающая, утешающая и успока­ивающая. Признаюсь тебе: моя жизнь теперь — почти непрестанная молитва.

Мы долго шли молча, и я понимал, что происходит на душе у отца Александра. Когда остановились у его дома, он сказал:

— Может, мы с тобой больше не увидимся, я хочу, чтобы ты кое-что запомнил. Первое. Бойся не иметь самого любимого занятия в жизни, радости и потребности — молитвы. Бойся молиться не умом и сердцем, а вычитывать механически, "попугаем". Бойся людям жало­ваться на свое здоровье, на неудачи. Ни о ком ничего плохого не говори, не злословь. Приучай себя к радостной мысли, что жизнь без вечности - абсурд, ложь, обман, а Христос воистину — не миф, не выдумка, а единственный смысл жизни. Второе. Богоматерь — живая, видит и слышит нас, и нам дана Заступницей. А тысячи угодников Божьих — живые наши помощники.

Я стоял возле старца и чувствовал в себе такую легкость, будто парил в небе. А когда вошли к нему в дом, я был поражен увиденным: ни одной лишней вещи. Над кроватью вместо обычных ковриков — коврики из молитв. Вот один из них:

"Господи Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя! Помилуй мя по вели­кой милости Твоей; и мя помилуй; не осуди мя по деяниям моим, не осуди мя по делам моим, не осуди мя, милостив буди ми. Не осуди мя, не отступи от мене! Спасе мой и Боже мой — помилуй мя! Буди милостив мне, грешнику!"

— На земле только одно счастье для всех: жить с Богом, быть ра­бом Господа Иисуса Христа! — тихо сказал отец Александр.— Все ме­шающее этому — есть вражда на Бога и на самого себя.

Он проводил меня до калитки.

— Помни! Первейшая наша забота — молитва, беседа с Небом! Но чтобы молиться, надо беречь себя, то есть свой язык, свои чувства, свои глаза и уши, беречь свою совесть, свой ум от гнусных, вредных и злых мыслей, желаний, стараться быть собранным, помнить, что Бог все видит, слышит, стараться приучать себя к непрестанной молитве идя, сидя, лежа, за столом, беседуя, отвечая, рассуждая. Но чтобы никто об этом не знал, даже ваш самый близкий человек! — И как бы зная мое состояние, добавил: — Не терзай свою душу! Освободишься н поставишь матери памятник. Даст Бог мне здоровья, я отслужу на ее могиле молебен. Верю, что все будет хорошо. И за кино свое не волнуйся! Я каждый день молюсь, чтобы у тебя получилось!

Мы долго молчали.

— Вся моя жизнь здесь — вот эта тропинка. От дома до Церкви. Другой жизни я не знаю.— Он опять помолчал.— В природе ничего не изменилось: этот луг, река Щара... Только деревья на кладбище выросли. Я уже ко всему приготовился... Пошли, я тебя провожу

Мы медленно пошли по тропинке.

— Вторая наша забота после молитвы — любовь к окружающим. Апостол Павел говорил: "Любовь не умеет завидовать, не гордится, не знает дерзости и наглости, не умеет и не знает на своем настаивать, не сердится, не раздражается, не умеет думать про что-то плохое, плачет, когда видит и слышит неправду, насилие, обман, ликует и радуется радости у ближнего, всех любит, всем верит и всем доверяет!" Я мало читал, мало знаю, но последнее мое потрясение - Гоголь! Церковь должна причислить к лику Святых! Он посланник Божий! Он не брал перо в руки до тех пор, пока не помолится! "Рожден я вовсе не затем, чтобы произвести эпоху в области литературной. Дело мое проще и ближе: дело мое есть то, о котором прежде всего должен подумать всяк человек, не только один я. Дело мое — душа!" Это сказал Николай Васильевич! Я рад, что ты открываешь для себя этого писателя. Его идеи о преобразовании жизни в духе Православия до сего дня ждут воплощения. Вопрос возврата русской культуры к Святому Правосла­вию — это вопрос жизни будущей России! Это тоже Гоголь! Не будучи постриженным, он вел жизнь инока. У него не было собственного жилища. Свою долю наследства он разделил между родными и нищи­ми. Гоголь никогда не был женат, не был близок ни с одной женщиной. Он всю жизнь пребывал в послушании у своего духовного отца.