Александр Стесин - Африканская книга

В этот момент купейная дверь открывается, и тощий молодой человек всучает каждому из пассажиров по кульку. Санни, вконец ошалевший от уличных торговцев с их ежеминутными посягательствами на его кошелек, шарахается от протянутого ему кулька, как от кобры. «Ла шукран! [345] Нет, спасибо! — угрожающе выкрикивает он. — Ла шукран! Мне ничего не надо!» Молодой человек пожимает плечами, кладет кулек на сиденье рядом с Санни и проходит к следующему купе. «Переведите своему другу, что ему нечего бояться, — говорит марокканка. — Дело в том, что до ифтара осталось всего пятнадцать минут. Мы в это время будем еще в пути. Этот мальчик просто решил обо всех позаботиться». Я открываю кулек: в нем бутылка воды и финик.

Я вернулся в Аккру, вняв зову вещей птицы Санкофа. На русский имя птицы переводится как «Вернись и возьми», а изречение, связанное с пиктограммой, звучит так: «Чтобы смотреть в будущее, надо увидеть свое прошлое». Голова птицы повернута назад, в раскрытом клюве — яйцо. В незапамятные времена она взяла под крыло этот город и эту страну. Санкофа — один из символов «адинкра», древней идеографической письменности народа ашанти. Десять лет назад я впервые услышал про эти символы. Посвятив без малого год изучению языка ашанти-чви, впервые отправился в Африку, чтобы работать там врачом. И вот наконец возвращаюсь туда, откуда начал; нынешняя поездка в Гану — первая за десять лет.

Любое возвращение — встреча с несуществующим собой (но пока ты здесь, кажется, что ты, который жил здесь десять лет назад, все еще существует). Щемящее чувство узнавания-неузнавания во многом связано с языком. Десять лет назад я довольно сносно говорил и писал на чви, но с тех пор, кажется, потерял дар этой африканской речи. И то сказать, письменная речь выветривается куда медленнее, чем устная. В преддверии поездки я переписывался с коллегами из госпиталя «Корле Бу», причем писал в основном на чви, стараясь минимизировать вкрапления английского. Поэтому было вполне логично, что, встретив меня в аэропорту, они тотчас заговорили со мной на чви. И все, что я смог выдавить из себя в ответ, было «М-м-медааасе!» [346] Спасибо! . Лишь к концу недели я почувствовал, что снова могу говорить. Это произошло в маршрутке по пути из Аккры в Кейп-Кост (родные пенаты!). Странное ощущение: как будто невидимая рука разом отомкнула все задвижки. Вроде сеанса гипноза в первых кадрах фильма «Зеркало». Громко и четко: «Я могу говорить!» Метуми ака чви, мекае ньинаа! [347] Я могу говорить на чви, я все вспомнил! Жаль только, что это чудо случилось не в начале, как у Тарковского, а в самом конце, накануне нашего отъезда. В последний день я настолько расхрабрился, что даже перешел на чви во время утренней лекции студентам-медикам. Студенты одобрительно закивали. Я продолжил, но через несколько минут заметил, что девушка, сидящая за первой партой, смотрит на меня как на сумасшедшего. Чви — язык тональный; если неправильно интонировать, получится ахинея. Я подозревал, что с тонами у меня — после столь длительного перерыва — все плохо. Но неужели настолько? Ведь эта девушка, кажется, не понимает ни слова! Вот тебе и «Зеркало», вот тебе гипноз, «я могу говорить»… Черта с два, обруни [348] Белый человек. , ничего ты не можешь, твою речь невозможно понять. «Уонте м’асе?» [349] Ты меня не понимаешь? — спросил я у девушки. Она встретила мой вопрос суровым молчанием. «Уонте м’асе? — повторил я даже с некоторой угрозой в голосе. — Уопэ сэ мекаса брэоо анаа?» [350] Хочешь, чтобы я говорил помедленнее? «Очречрефо, — вмешалась наконец ее соседка, — онте у’асе эфрисэ онка чви: эйе освиани фри Лесото!» [351] Учитель, она вас не понимает потому, что она не говорит на чви: это студентка из Лесото!

Второе место после языка в перечне поводов для ностальгии занимает еда. Десять лет назад, вернувшись из Ганы, я мучил своих нью-йоркских друзей африканскими ужинами, стряпал всякую экзотику, надеясь приобщить их к ганской кухне. И, надо сказать, те старания не пропали даром: мои кулинарные подвиги вдохновили великого поэта и кулинара Бахыта Кенжеева на бессмертные стихи. Вот такие:

Неправда, дорогой Бахыт, ни слоновьего уха, ни крокодильего глаза я не готовил: эти блюда не входят в ганский рацион. А вот гигантская тростниковая крыса, которую в Гане называют «акрантие» или «grasscutter» («траворез»), еще как входит. Этот деликатес подают по особым праздникам с перечным супом «нкракра» и шариками фуфу — пюре из кассавы и плантанов. Как по мне, очень вкусное блюдо. А в качестве гарнира — традиционный американский юмор, шутка из серии «зачем цыпленок перебежал дорогу?» Эту хохму я тоже состряпал сам. Вот послушай: почему траворез перебежал дорогу? Потому что трава на другой стороне всегда зеленее! Ганские коллеги оценили мою шутку или сделали вид, что оценили, так же как делали вид, что понимают мой неправильно интонированный чви.

Итак, я вернулся в город, где не был почти десять лет. «Ты вернулся сюда, так глотай же скорей…» Наш приезд пришелся на воскресенье, а по воскресеньям в Гане толкут фуфу, варят суп «абэнквайн» из пальмовой мякоти с козлятиной, томатной пастой, сушеными креветками и семенами «прекесе» ( Tetrapleura tetraptera ); или суп «нкатьенквайн», куда вместо пальмовой мякоти добавляют арахисовую пасту, а вместо фуфу подают рисовые шарики «омо туо»; или густую похлебку из окры с крабами, сушеной рыбой, имбирем и листьями «гбома» (к этой похлебке подают не фуфу и не омо туо, а банку — густую кашу-затируху из закисшей кукурузной и маниоковой муки). Словом, по воскресеньям в Гане принято много есть. Традиционный формат для воскресных пиршеств — буфетное обслуживание.

Африканцы вообще предпочитают то, что по-русски называется «шведский стол». Ресторан с самообслуживанием, где всего можно брать понемножку или помногу, накладывать горкой, даже смешивать несколько блюд в одно, кто как любит, но только без европейских выкрутасов вроде меню в красивом переплете, без комплексных обедов с первым, вторым и третьим, без подбора вин к каждой смене блюд. Весь этот заморский этикет легко можно найти в Аккре — в фешенебельных заведениях вроде Skybar. Там готовят вкусную европейскую еду. Среди клиентуры Skybar ганцев не меньше, чем экспатов. Но, в отличие от экспатов, ганцы ходят в подобные заведения не затем, чтобы поесть; заказывают в основном напитки. Ганские шеф-повара, получившие образование в лучших кулинарных институтах мира, возвращаются на родину, чтобы готовить «на экспорт». Для внутреннего пользования требуется совсем другое: плотные ряды металлических чанов с жирным, духмяным варевом разных цветов — оранжево-красным, темно-зеленым. Это традиционные ганские супы. Чем больше чанов, тем лучше ресторан.