Александр Стесин - Африканская книга

В том ресторане, куда нас повели в день нашего приезда, вереница чанов тянулась, как поезд, чьим вагонам не видно конца. Кроме вышеперечисленного здесь был еще суп «абунубуну» из гигантских улиток, перемолотых листьев кокоямса, сушеного сома «дуэне» и лисичкоподобных грибов, которые собирают в джунглях. Было «туо заафи» из пшенной муки с супом из окры, листьев «айойо» ( Corchorus olitorius ) и ферментированных семян рожкового дерева. Там, где кончались супы, начинались блюда из риса: джолоф, уааче. С последним у меня связаны нежные воспоминания: как десять лет назад мы с друзьями Коджо и Квези, тоже врачами из «Корле Бу», покупали уааче в ларьке под названием «Барселона» — том самом, в котором они питались, будучи еще студентами-медиками. В 2010 году при упоминании «Барселоны» и «уааче» мои друзья сглатывали ностальгический комок, вспоминая студенческие годы. А теперь комок сглатываю я, вспоминая, как летом 2010‐го мы сидели на набережной рядом с этой «Барселоной» и ночные гигантские волны разбивались о дебаркадер, и это было счастье. Другое счастливое воспоминание: как под конец моего пребывания в Гане ко мне приехала Алла, и мы купили келеуэле в газетном кульке и пошли слоняться по городу.

Келеуэле и уааче — уличная еда, самые простые блюда ганской кухни. Келеуэле — плантаны, жаренные в пальмовом масле с имбирем, а уааче, хоть имя дико, это попросту рис с фасолью. Единственное, чем уааче отличается, например, от латиноамериканского «гайо-пинто», — это способ приготовления самого риса: в Гане его принято варить в настойке из просяных стеблей. Еще одно популярное блюдо из фасоли называется «ред-ред». Это — фасоль в перечном соусе с плантанами. Особую пикантность ред-ред придает специальным образом ферментированная селедка «момони», близкая по вкусу и запаху к шведскому «сюрстрёммингу» [352] Консервированная квашеная сельдь, один из национальных продуктов Швеции. Обладает резким запахом, считается деликатесом. . Но, в отличие от сюрстрёмминга, момони не едят в сыром виде, а прожаривают на пальмовом масле (отчего тухлый запах частично уходит) и добавляют в ред-ред уже в конце. Если фасоль в этом рецепте заменить кашей из ямса, вместо ред-ред получится «мпотомпото», блюдо, которым часто кормят детей. А если в мпотомпото добавить сваренные вкрутую яйца и жареный арахис, получится блюдо «этор», которое в южной части страны готовят на свадьбу и на именины. Другая вариация на ту же тему — «апрапранса». Это праздничное блюдо, сочетающее запеканку из жареной кукурузной муки «аблемаму» с селедкой момони, фасолью в пальмовом масле и крабовыми клешнями, следовало бы занести в «Красную книгу» ганской кухни: в наши дни его готовят не чаще, чем в России — калью или няню [353] Традиционные блюда русской кухни. Калья — рыбный или мясной суп на огуречном рассоле, няня — фаршированный гречневый кашей и бараниной бараний сычуг. . Но нам повезло: в том «воскресном буфете» была даже апрапранса.

Были там и батончики из заквашенной кукурузной муки, отваренные на пару в кукурузных листьях («га кенке»), и острый соус «шитор», хорошо сочетающийся с вяжущим вкусом кенке, и рыба в томатном соусе («фанте-фанте»), которую принято подавать вместе с кенке и шитором. Было жаркое из листьев кокоямса («нконтомире») с перемолотыми семенами африканской дыни («эгуси») и соленой тилапией («коби»); был гювеч из африканских баклажанов, которые в Гане называют «садовыми яйцами»; была цесарка, фаршированная кускусом из маниока вперемешку с яйцом, пальмовым маслом, томатной пастой и солониной («гари фото»). Был пудинг из тигрового ореха (он же — земляной миндаль или чуфа), который по вкусу и правда орех, а на самом деле — клубень. Был, в общем, пир на весь мир, и мои американские попутчики, Лора и Санни, поковыряв вилками и то, и это, перегнулись через стол к коллегам из «Корле Бу»: «Скажите, а картофель фри тут нельзя заказать?»

Для Лоры с Санни это было началом муки, продлившейся полторы недели. После того как я в преддверии поездки прожужжал им все уши о достоинствах ганской кухни, выяснилось, что в этой стране им решительно нечего есть. Все слишком остро, слишком жирно, слишком странно. Под конец их передергивало от одного вида ганской еды; если бы не картофель фри, им пришлось бы здесь голодать. Тем временем я, окончательно освоившись, уплетал за обе щеки, болтал на чви — в общем, раздражал их каждым словом и жестом.

В какой-то момент один из ганских коллег отвел меня в сторону пошептаться: «Понимаешь, Квабена, ты — ганец. То есть ты, конечно, и американец, и русский, и кто там еще. Но в глубине души ты — ганец, мы это сразу почувствовали. Поэтому ты говоришь на чви и любишь Гану. Но твои друзья… они нам тоже нравятся, но… они же такие… такие… американцы…» Я с удовольствием принял этот комплимент, замаскированный под жалобу на привередливых американцев. Какая грубая лесть, как приятно!

Особенно приятно, что меня снова назвали ганским именем Квабена — мальчик, родившийся во вторник. Так меня называли когда-то в Эльмине. Теперь это имя само по себе расшевелило ворох беспорядочных воспоминаний — узнаваний. Миху нйинаа [354] Всё узнаю ( чви ). : эти горки кенке и клубни ямса; эти маршрутки с надписями религиозного содержания на заднем стекле; эту придорожную распродажу плюшевых диванов, автомобильных шин, мраморных колонн; этот бодрый хип-лайф, который круглосуточно крутят по радио (Ruff-n-Smooth, R2Bees, P-square, Wande Cole, Kofi Mole). И то, как нсуовуры [355] Продавщица воды ( чви ). , торгующие водой в пластиковых пакетах, проплывают между встречными потоками машин, неся свой ежедневный товар, как водится, на голове; и то, как с утра выстраивается очередь в лачугу, где продают уааче. И клетчатые сумки «Ghana must go», и лихих таксистов в растаманских шапках и дредах… Таксист любит отчаянную езду, острые ситуации, он никому не уступает, воспринимая дорогу как поле битвы, садится на хвост другой «тойоте», еще более побитой, чем его собственная. Но у той «тойоты» не работает стоп-сигнал, и, когда она внезапно тормозит, мы чуть не врезаемся, затормозив в считаных сантиметрах от аварии. Душа уходит в пятки, и мне хочется придушить нашего лихача-водителя, но самообладание — главное, и вместо того, чтобы обматерить его, я говорю: «Молодец. Хорошая реакция». «Это Господь мне помог», — отзывается он, не глядя на меня и не меняя сурово-отрешенного выражения лица. «Ньяме адом» [356] С Божьей помощью ( чви ). , — соглашаюсь я. И тогда его лицо расплывается в трогательной улыбке.

Все чужое и родное одновременно — не так, как бывает у эмигранта, вернувшегося на родину, а как у человека, изначально и навсегда чужого, но воспринявшего чужую культуру, полюбившего ее и не скованного при этом стремлением стать ее частью. Вот о чем хочется еще писать. Проза — во всяком случае, проза памяти — пытается воссоздать все, что не удается удержать. А удержать, если повезет, можно только какой-нибудь штрих или интонацию, некий сухой остаток, с которым имеет дело поэзия. Остальное приходится выстраивать заново. Ибо, как мы помним из Пруста, «дома, дороги, аллеи столь же мимолетны, увы, как и годы». Травелог — одна из разновидностей «прозы памяти». Но память здесь особенная, потому что всякий новый язык, которым ты овладел (пусть даже на самом рудиментарном уровне), и всякая новая культура, в которую тебе посчастливилось вжиться, есть дополнительное зеркало. В этом смысле человеку, попавшему на Африканский континент, повезло особенно. Для остального мира Африка — до сих пор terra incognita. А значит, она притягательна не только своей экзотичностью, но и своей открытостью. Ведь наиболее изведанные точки земного шара всегда наименее доступны, там труднее всего выйти за пределы туризма. Чтобы что-то понять или прочувствовать, там надо провести очень много времени. Африка куда доступнее: багаж априорных представлений, от которого необходимо избавиться, не столь огромен; тут можно почти сразу начинать с нуля. Если развивать довольно очевидную метафору дополнительных зеркал, можно сказать, что в Африке эти зеркала начищены до блеска, отшлифованы песком Сахары и Калахари. Может быть, поэтому африканские поездки всегда получаются более насыщенными, чем путешествия в другие части света. И после стольких лет и стольких мест Гана — по-прежнему любимая.