Александр Овчаренко - В кругу Леонида Леонова. Из записок 1968-1988-х годов [calibre]

Это всегда разложение. Такими голосами они произносят привет­ствие съездам, подносят цветы на торжественных заседаниях... Ведь все это погибшие люди.

— А.И., а вы знаете, что мне сказала баба Ванга? Она сказала: «Сейчас из всех писателей вам самый близкий Горький».

— И я так думаю... Ведь вы спорите с ним каждый день. Скажи­те, потому, что при жизни его то ли не успели, то ли не смогли поспорить?

— Да, это удивительно. Как будто умершие не ушли, восприни­маешь их, как живых... А будем мы печатать его письмо Марии Игна­тьевне? Давайте напечатаем. В нем он весь. А знаете, однажды, сидя рядом с М.И., я допустил ужасную бестактность. Я сказал: «Хо­телось бы знать, все это у вас естественное или сделанное?» Она зас­меялась и сгладила бестактность. Но потом я убедился, что все было сделанное, что она была ужасно холодным и рассчетливым челове­ком. Горький сердился, когда приехал Уэллс. Они очень спорили. Уэллс говорил дерзкие вещи. А Крючков предупредил меня, чтобы я не проговорился, что М.И. была здесь...

Потом говорили об Островском, о его удивительном языке. В пьесе камердинер докладывает:

— К вам странник.

— Откуда?

— Из неведомых краев.

За такой диалог надо на коленях стоять перед А.Н. Ничего не ска­зал, а мы уже видим пьяницу, который пришел просить на опохмел­ку, так и не научившись врать.

Объяснил, как вводил в «Русский лес» речь Вихрова о лесе — «это инородное тело». Потом рассказал, как Паустовский организовал трехдневное обсуждение «Русского леса» с лесниками с целью разгро­ма, но его не поддержали лесники.

Как всегда, афоризмы: «Чем больше талант, тем больший аппетит к работе он возбуждает».

Поговорили о «Бане».

— Отбивать, отбивать, отбивать лигатуру. Вон у меня в том ящике лежат варианты романа, который пишу. Там нет главы, не переписанной восемь, девять раз. Вы знаете, как создается произведение: посредством беспрерывной обкатки, как море обкатывает голыши, придав им гладкость. Каков принцип создания пословицы? Беспрерывная прокатка: один придумал, другой уточнил, третий сохранил, четвертый углубил, пятый заострил. Правильно сказал Ренар о гении, что это вол, который беспрерывно пашет. Борозду надо пахать глубоко, золото не лежит на поверхности, иногда на километр вглубь надо пахать.

— Как-то Леонидов кончил играть Митеньку Карамазова, сидит в уборной, отдышаться не может, пьет пиво. Ему говорят: «К вам какая-то старушка!» — «К черту». — «Просится на минуту». — «Да кто такая?» Тут и она. Ручки сложила в молитвенном жесте у подбородка и говорит: «Как бы обрадовался Феденька, если бы увидел вашего Митеньку». Это была А. Г. Достоевская. К такой игре и мы должны стремиться.

6 мая 1976 г.

Опять разговор о молодых писателях.

— Когда мы пришли в литературу, мы многое видели, и этим мы могли бы удивить старшее поколение писателей... Мы много их чита­ли... Кроме того, у нас была дерзкость, мы производили дебош. Это и плохо, и хорошо. Нынешние начинают поздно, мало знают. Они думают, что понимают Достоевского. Они ничего не понимают: ни оркестровок, ни его субтитров. В литературу теперь дорога стала лег­кой. Единственное, чего мне хочется, так это затруднить им процесс вступления в литературу. Это и единственная обязанность критика. В искусстве нужны сгустки, синтезы, эссенции, а не легкость. И это не достигается ничем, кроме труда. Как мы работали! У нас был запал и была одержимость. Когда я писал «Барсуков», я работал до галлюцинаций... И это не только наше поколение так. Андрей Рублев готовился к работе над очередным произведением, как к своему под­вигу. За два месяца прекращал есть скоромное, не прикасался к жен­щине. А нынче и водку пьют. Прививку им от водки сделать, что ли? Или напугать? Но выдержат ли?

10 июня 1976 г.

Разговор о романе, который он сейчас пишет.

— Нет, печатать его я не буду. Сейчас серьезная литература не нужна. Сейчас торжествуют чаковско-марковские кредитки, вроде керенок. А у меня все, что делает Дымков, — это дорога туда, к штурму главной цитадели. Писать ужасно трудно. Вы же знаете, что, когда человек пишет — это куски из себя.

О Горьком.

— Думаю, что Горький еще не раскрыт, он, конечно, был гени­альным.

19 июня 1976 г.

В связи с новым романом Ю. Бондарева.

Заговорили о том, как должно изображать войну. Я похвалил изоб­ражение поверженного Берлина. Л.М. сказал:

— Сейчас вопрос идет не о фактах, а об обобщениях. Не описание событий нужно, а мыслительный экстракт. Война — это беспорядок. Там все беспорядок, а его всегда легко изображать и всегда легко про­извести впечатление на читателя. В романе война должна занимать как можно меньше места, лучше ее показывать со стороны. Войну надо показывать как, Стендаль, со стороны, — два, три эпизода.

20 июля 1976 г.

Л.М. снова в больнице. Во время болезни Татьяны Михайловны к нему пришел какой-то посетитель. Произошел взволновавший его раз­говор. Ночь без сна. Утром Л.М. сказал, что ему трудно говорить. Татьяна Михайловна попросила его прочесть стихотворение Пушкина. Он прочел и успокоился. Но днем почувствовал боль в животе. «Ско­рая» увезла его в Кунцево. Читает детективные романы, ругает их за бездарность. Просил достать ему «кусочки» из мемуаров Достоевского, не пропущенных цензурой. Надо попросить у Макашина.

10 сентября 1976 г.

Звонит Л.М. и всегда спрашивает:

— Что новенького в литературе?

Сегодня он говорил о том, что наши писатели все констатируют, не заглядывая вперед, а если заглядывают, то это сразу приводит в трепет Шауро и Беляева.

А по-моему — так много вариантов будущего, что бояться не надо. Пусть пишут так, как видят, и то, что видят. Пускай все говорит своим голосом. Мы идем первыми по морю, много рифов. Надо смело посылать разведку и доверять ей. И в нашем деле разведку надо вы­пускать на двести лет вперед. Умный так и поступает. Вон как далеко видел Уэллс. Видение будущего и мышление.

24 сентября 1976 г.

Звонок по телефону:

— Очень хорошие, по-моему, стихи сегодня читала по радио Бел­ла Ахмадулина. И очень хороши последние стихи Твардовского. Мне жаль, что он занимался другими делами... И они его закрутили. В последние годы он не раз говорил мне: «Я попал в капкан».

Потом стал жаловаться, что в журналах нечего читать.

Надо, чтобы в журналах был блеск, спор, дискуссия, а не публи­кации... Только потому, что написано.

9 октября 1976 г.

Сегодня мы работали с 7 до 12 вечера. Читали и обсуждали пись­ма Горького. Это было интересно, ибо Л.М. предстояло высказаться по поводу трудных моментов в жизни Горького.

Мы начали с писем Горького М.Ф. Андреевой и Е.П. Пешко­вой, относящихся к 1909—1910 годам. Татьяна Михайловна слуша­ла и уличала меня в том, что я все время говорю «в пользу Алексея Максимовича».