Александр Овчаренко - В кругу Леонида Леонова. Из записок 1968-1988-х годов [calibre]

Я шутливо задал три вопроса о предстоящем съезде писателей. Леонов в том же шутливом тоне ответил на мои вопросы: «На свой съезд мы идем с новыми успехами, «съезд нас вооружил ориентира­ми, поднимем литературу на недосягаемую высоту», и т.п. Но все же Л.М. ответил на мои вопросы серьезно:

1. Прошлое учит настоящее не повторять его ошибки в будущем. Задача советской литературы — освоить опыт всего человечества. Не лгать на могилах. Мыслить масштабами. Революция, то, что мы делаем сегодня, диктуют совершенно другие масштабы мышления, чем существовали до нас.

2. Среди наших молодых писателей много очень талантливых... Хотелось бы, чтобы у них было больше уважения к мышлению, что­бы им удалось найти алгебраическую формулу нашей эпохи... сегодня хотелось бы, чтобы мне рассказали не только о том, что случилось, но и почему и как случилось, генезис мышления. Мне важно знать не только, что случилось в лагерях, но как могло это случиться, при­чину трагедии человеческих поступков. И показать это не в плоско­стном описании. Искусство возможно до тех пор, пока в нем суще­ствуют квадратный корень из плюс или минус единицы...

У нас пишут много о войне. В войне происходят события, ко­торые легко написать. Война — это организованный беспорядок...

В изображении войны главное, что происходит в человеческом мозгу и сердце...

3. На мой вопрос, что мешает нашим писателям сегодня поднять­ся на подлинные художественные высоты, Л.М. ответил: «Легкость, с какой у нас становятся писателями. Вернее сказать: наши слишком часто видят, как легко приходит удача. Бойтесь купленных, поса­женные за пазуху, они жалят смертельно». «Когда нас упрекают в ангажированности, они не знают, через что мы прошли. Температу­ры переплава у нас были таковы, что никакая кожа не выдержит. А мы выдержали...».

9 декабря 1975 г.

8 декабря были на премьере кинофильма «Бегство мистера Мак­Кинли».

Утром 9 декабря разговаривал с Л.М. по телефону:

— Автору трудно смотреть. Я же героя знаю, каким он был в 1922 году, в каких носках он ходил. Тонкости разработки в кино­фильме игнорируются. На кой черт он несет топор в перевязанной бантиками коробке? И сняли всю мою полемику с Достоевским. Зато восемь минут заставили плясать манекены, хотя надо было только упомянуть. Высоцкого Швейцер привлек только потому, что он его друг. Говорят, фильм западно-приемлем, будет там смот­реться... Но в фильме нет некоторых дорогих мне монологов, а многие урезаны...

Я сказал, что мне очень понравились Бабочкин и Банионис... Главное, фильм философский, а Швейцер М.А. заставляет смотреть его с интересом и неподготовленного зрителя.

Ольга Михайловна сказала Л.М., что ей после просмотра фильма и размышлений о нем становится страшно думать о будущем. Л.М ответил ей, что ему и самому страшно думать о будущем.

16 января 1976 г.

Вечером я с печалью рассказывал Л.М. о том, что похоронил моего самого близкого друга — В. Маевского — видного журналиста из «Правды». Л.М. вспомнил о Вале, жене В. Маевского, которая написала книгу о нем и которая ушла раньше своего мужа. Трагична судьба Виктора, с которым я дружил с институтских лет, этого столько повидавшего в своей жизни человека, умного и мужественного.

Л.М. сокрушался по поводу необязательности молодых писателей, которые собирались прийти к нему 19 декабря. Татьяна Михайловна даже пирог испекла, а они не пришли и потом не извинились.

Я сказал, что В. Распутин прислал мне письмо, в котором про­сит передать вам свои извинения. Л.М. сердился: «Почему он пишет вам и извиняется, а не мне? В общем, напишите ему и передайте: я знаю прозу его в отрывках. Он человек очень талантливый. Хотелось бы, чтобы и дальше рос хорошо. Буду рад встретиться... И тем, дру­гим, скажите, что я не требую почитания, но уважать и меня надо. Помните, у меня один герой говорит: “Ты мне так услужи, чтобы я в тебе человека видел”. Это — высшая формула гуманизма, это — выше, чем у Достоевского»...

— Я говорил Алексееву, что надо собрать в редакции журнала мо­лодых и поговорить с ними. В том числе, чтобы бросили пить. Та­лант требователен. Пьешь — талант уходит в тень и увядает...

17 февраля 1976 г.

Л.М. звонил из Барвихи, но не сказал, что там в это время отды­хает и Храпченко. Он знает, что я не люблю этого человека за его дела. Такие «интернационалисты», вышедшие из бюрократов, подо­гревают недоброжелательное отношение к Шолохову да и другим рус­ским писателям. Ум этого человека иезуитски изощрен.

Не помогая избранию Леонова в Академию, он сумел заставить Л. М. поверить, что только благодаря ему тот стал академиком. А ведь известно, что только угроза М. Шолохова выйти из Академии, если не изберут Леонова, сыграла решающую роль. Но Л.М. не ве­рит в это. Так сумел его обойти этот опытный политикан.

Да ведь и меня обошел. Когда его освободили с высокого поста, он околачивался в ИМЛИ и был не у дел. Весьма дружески относился ко мне, приглашая на прогулки. (Познакомился я с ним через профессора С.М. Петрова.) Академик В.В. Виноградов, руководивший отделением литературы и языка, звал меня к себе в заместители по вопросам литера­туры. По глупости я отказался, не желая заниматься административной работой, и рекомендовал М.Б. Храпченко. Тем самым подписал приго­вор и себе, и всем достойным русским ученым — Храпченко при под­держке таких же «интернационалистов», как и он, в ЦК (Беляева и дру­гих «вершителей судеб»), вскоре выжил академика Виноградова, круп­нейшего ученого, затравил Филина, меня близко не подпускал, орга­низовывая провалы на выборах. И скольких же невежд, дутых ученых он провел в отделение из своих политических соображений.

Не знаю, но говорят, что когда сам он выбирался в академики, то один из его помощников «сделал» ему два недостающих голоса. Один из них был в подделанном бюллетене Шолохова, о чем этот человек сам мне рассказал, когда мы с ним были в командировке в Ташкенте.

Но Л.М. свято верит Храпченко. И очень сердится на Ольгу Михай­ловну, когда она, вспоминая своего учителя академика В. Виноградо­ва, откровенно отрицательно говорит об «этом иезуите», теперь при­строившемся к Академии наук. А ведь Л.М. в своих частых беседах снисходителен к ней и говорит о личном более открыто, чем со мной.

7 марта 1976 г.

Звонок Л.М., попрекает — почему не звоню. Ответил, что читаю рукопись В. Пескова. Л.М. сказал, что это способный и интересный человек. Надо поддержать его рукопись. Я согласился.

Но затем мы оба стали говорить, что работа с фактом не всегда достоинство. Л.М. исходил из того, что в художественной литерату­ре факт может быть даже явлением отрицательным. Сложность сегод­няшней жизни требует мысли, мысли, мысли... Факт может ничего не значить... Сегодня надо писать блоками, символами...