Александр Овчаренко - В кругу Леонида Леонова. Из записок 1968-1988-х годов [calibre]

Я поцеловал ее, погладил по голове и без колебаний сказал: «Верю». Обе они мне казались моими дочерьми, щемило сердце от их горя.

Л.М., прощаясь с Леной перед отъездом в Переделкино, сказал при мне:

— До свидания, Лена. Не думай, что я такой простодушный. Когда МЫ увидимся, я расскажу тебе нечто мистическое, В 9 вечера Л.М. позвонил в Переделкино.

— Я забыл: просил ли я нас передать Ольге Михайловне спасибо за то, что она, в ее состоянии, пришла проводить Татьяну Михайловну?

22 сентября 1979 г,

Разговор по телефону утром:

— Ради Бога, простите, я вчера чего-то наговорил...

— Это не вы говорили, это горе в нас говорило...

— Ересь какую-то нес?

— Я уже не помню... Я и сам придавлен горем. Как странно, что и ваша жена, и моя заболели почти в одно время. И так тяжело. За что им такое? Ведь обе они удивительные женщины! Нам с ними явно повезло, Л.М., что у нас такие жены — обе были красавицами, умны, чисты и честны. И вот такое горе.

— Размеры его я еще не осознал. Вот всю ночь не спал... не знаю, что делать? Пойду сейчас погуляю...

— Походите, Л.М., между деревьями, они дадут вам силу. Будьте здоровы!

28 сентября 1979 г.

Уже полгода я веду борьбу за жизнь Ольги. Можно написать це­лую книгу только о том, как искал врачей, доставал лекарства, как досталось мне за то, что посмел обращаться «на верха» не по инстан­ции. Если бы по инстанции, то время уже подписало бы свой приго­вор. Ее лечение требует неимоверного мужества. Спасибо врачам, прежде всего профессору А.И. Воробьеву. Отныне я никогда не ска­жу ни одного плохого слова о врачах, я видел настоящих врачей.

Звонит Л.М., надо как-то отвлечь его:

— Л.М., как вы? Смотрите в рукописи?

— Нет, сижу и смотрю в окно.

— Что увидишь ночью?

— С помощью воображения? В рукописи — в них я вряд ли буду вообще смотреть.

— Быть может, вам съездить в Болгарию?

— Да, я звонил Верченко. В конце октября поеду с Наташей...

— Вам бы отдохнуть там.

— Зарев прислал письмо, что рад будет выделить путевку в Дом творчества...

— Алексеев говорил, что вы хотите побеседовать с молодыми пи­сателями?

— Боюсь идти к ним. Скажут, пришел учить нас. Вон я сказал, что муза не терпит водочного духа, кое-кто обиделся. И другие ска­жут: «Нашелся учитель». А я теперь многое знаю в нашем ремесле.

— А что нового в литературе?

— Мало радующего.

— Что ж, чтобы собирать урожай, надо сеять.

1 октября 1979 г.

Л.М. по телефону:

— Уж так пакостно, уж так гадко мне все эти дни. Начинаю толь­ко сейчас понимать, что случилось. Т.М. сделала все как мать, жена, женщина. Я не успел сказать ей что-то очень важное. В воскресенье привез ее в Кунцево. Но начался дождь. Она уговорила меня ехать домой. Проводил ее до ворот, думал: «Завтра получу пропуск, пого­ворю...» Завтра ждал телефонного разговора с бабой Вангой, а после­завтра Т.М. умерла. Ванга предвидела это, прислав мне только один керамический бокальчик. Это символично. Не один, а два посыла­ют, если благополучно. Теперь хочу увидеть Вангу. Это очень важно. Вы, АИ., относитесь скептически к ней? Вы ее не поймете. У нее ведь до сих пор не зарос родничок. Вы знаете, с какими людьми я встречался. Но встреча с Вангой для меня самая значительная из всех.

— Л.М., пора вам вернуться к роману.

— Нет. У меня настроение отказаться от этой работы. Для нее нужны иные представления о мире и человеке. Книга Бытия имеет много страниц, и на каждой написано свое.

Чтобы работать над романом, нужен покой душевный и заинтере­сованность — этого у меня нет.

13 октября 1979 г.

Почти ежедневно говорим с Л.М. по телефону. Он собирается в Болгарию. Наташа оформляет документы. Информация Верченко о том, что с болгарами обо всем договорено, оказалась не совсем точ­ной! Я позвонил Христо Дудевскому. Он быстро связался с Джагаровым, тот ничего не знал о приезде Леонова, выразил соболезнование ему и сказал, что Л.М. будет принят по высшему разряду.

С сообщения об этом начали разговор, Л.М. был тронут. Потом снова заговорил о том.

— Мутно живу. Деградирую. Надо изменить обстановку. Как-то передвинуть мебель в душе. Работал на износ. Единственное возме­щение труда, потери сил шло от нее. И взамен она никогда ничего не просила. Как она меня берегла! В хорошем смысле слова, это была аристократическая натура. Не раз в наших беседах возникал вопрос — как осуществить это хорошее английское пожелание — «помереть бы вам в один день». Но вот она умерла, а я лежу на диване и смотрю...

Охрип, что-то с голосом.

— Быть может, вам съездить на родину?

— Нет, будет еще тяжелее. Тут я поехал за город и... содрогнулся. Сносят целые поселки. Сносят здания, а ведь их строили наши пред­ки. И мне стыдно могил, откуда на меня глядят вопрошающие глаза прадеда, деда, отца.

— Но ведь многое и восстанавливают?

— Вещи, которые создавались подвигом, могут сохраняться тоже только подвигом. Памятники возникали, как нервные узлы. И как таковые они только и могут сохраняться, существовать.

— Л.М., а как работа?

— Работа? Она никому не нужна. Пусть остается в черновиках. Лет через 30 какой-нибудь литературовед — монах трудолюбивый, найдет мой труд... Не уверяйте меня, что я кому-то нужен.

27 октября 1979 г.

Вечер провел у Леонида Максимовича. После утраты жены он заметно сдал, говорит очень раздраженно, употребляет даже бран­ные слова...

Вновь задает вопрос: «Чем объясняется постоянное настороженное отношение ко мне партийного руководства?»

Снова спрашивает: «Что для нас важнее? Социалистический реа­лизм или императив совести? Должен ли я сказать правду народу, даже если она самая горькая, или лучше соврать во имя величайшей идеи коммунизма? Ведь перед войной я знал, что нас ждет, но не сказал, ибо боялся Сталина. Теперь я снова предчувствую возможные драмы, но никто не интересуется моими предчувствиями. Почему?

В свое время я позволил себе невероятную смелость. Я взял героем партийного работника, если не самого первого, то второго уровня, вручил ему пару белья и, отправив в больницу, поставил в самую трудную ситуацию, затеяв спор на трудные темы. Мой герой выдержал испытание. Душевно и духовно он оказался чело­веком. Я думал, что за это меня будут носить на руках, меня же обругали. Сначала Горький, потом критики... Дескать, не зани­мается планом, ремонтом паровозов... А что делалось на обсужде­нии «Русского леса»!

Ведь даже в те 16 лет, когда я был депутатом, настороженное отноше­ние ко мне сохранялось. В Архангельске, в присутствии секретаря обко­ма, некий верзила, стукнув кулаком по столу, заревел на меня: «Слуга вы нам или нет?» И секретарь не призвал его к порядку. Не сказал ему, что Леонов — писатель, что его переводят на иностранные языки.