Александр Овчаренко - В кругу Леонида Леонова. Из записок 1968-1988-х годов [calibre]

18 июня 1979 г.

Леонид Максимович звонит ежевечерне, справляясь о здоровье Ольги Михайловны. А ее вчера еле спасли в реанимации.

Он пытается отвлечь меня разговорами о литературе.

По привычке я слушаю и записываю...

Много сегодня говорил о недооценке литературы у нас, литерату­ры большой, произведения которой не поверхностные копии жизни, а проникающие в глубь жизни, философски осмысляющие ее. У нас есть такие произведения, но не на виду. А ведь потомки нас будут судить по книгам. Мы этого не понимаем. Так же, как еще не пони­маем, что все в мире невосполнимо: леса, моря, реки.

Есть растения, которые не пишут рапортов по начальству, они просто умирают. Скепсису бы нам немного, чтобы не повторялось дурное прошлое. И вам бы, литературным критикам, немного скепсиса, не помешало помнить бы вам, сколько хваленых в прошлом книг умерло.

— Л.М., вы чересчур пессимистичны. Что же делать?

— Работать. А выход? Выход будет... Хоть он скорее бы наступил...

19 июня 1979 г.

Долго разговаривал по телефону с Татьяной Михайловной. Она рас­спрашивала об Ольге, а сама жаловалась на боль в груди, общую слабость.

Вскоре обнаружилось, что еще в апреле было замечено какое-то темное пятно в легком. Татьяну Михайловну госпитализировали. Л.М. в полной растерянности. Будто рок какой-то...

— Что же это... как же теперь... я хожу по дому и не знаю, куда себя деть, что делать... Я не могу даже поехать завтра к ней... не знаю, где лежат рубашки... как же это... недосмотрели... она уже давно недомогала.

Я успокаивал его, как мог. Советовал подождать до обследова­ния. Перевел разговор на литературу, политику, договор о сокраще­нии вооруженний с США. Он ответил:

— Видел по телевидению. Слишком много улыбок насторожило. Ложь хорошо идет под улыбку.

И потом отчеканил как давно продуманное:

— Из будущего надо смотреть и на прошлое, и на настоящее. Ожидание неожиданного разрушает цивилизацию. Цивилизация стро­ится в расчете на тысячелетия. А можно ли рассчитывать на тысячеле­тия, сидя на атомной бомбе? А.И., это чушь, что человек звучит гордо, если он сидит на бомбе. Человек звучит странно, если не­страшно. Трудно петь под мушкой...

30 июня 1979 г.

Две недели подряд перезваниваемся по вечерам с Л.М. Он неиз­менно спрашивает, как О.М., не утешая, я справляюсь о состоянии Татьяны Михайловны. Доктор Коломиец мне прямо сказала, что у нее рак легких. Л.М. возмущается допущенным недосмотром. Татьяну Михайловну будут облучать.

— А как ее самочувствие?

— У нее огромные черные вопросы в глазах. А я не могу на них ответить, хотя готовлю себя к самому худшему.

1 июля 1979 г.

Слава Богу, процесс у О.М. остановлен. Лекарство сработало, но предстоят годы химиотерапии.

3 июля 1979 г.

У Татьяны Михайловны все хуже.

Л.М. просил меня пригласить профессора Ф.Н. Ромашова, но оказалось, что он будет только в конце месяца.

Чтобы отвлечь Л.М., спрашиваю его о работе. Он говорит, что погрузился в записки — размышления о жизни, человеке, будущем и прошлом. Сказал, что к старости писатели часто не понимают новых явлений.

- Часто бывает так: люди расходятся к старости... Вот этот угол я обойти не могу... Но не могу понять одного: как же они не встретились — Толстой с Достоевским? Он что — не хотел?

Я рассказал о роковой роли, сыгранной Страховым, и добавил:

- Вот кто-то же сыграл такую же роль в том, что вы не общались с Шолоховым?

Он промолчал.

8 июля 1979 г.

Уехал с дочерью Олей в Дубулты. Ольга Михайловна настояла на нашем отдыхе, оставшись с сестрой дома. Л.М. часто звонил ей, справляясь о самочувствии и рассказывая о Татьяне Михайловне.

20 августа 1979 г.

Сегодня Л.М. рассказал мне трагическую историю с Татьяной Михайловной, у нее, возможно, от облучений ухудшилось состояние сердца. Вчера ее забрали из больницы. Ночью она пошла в туалет. Возвращаясь, села мимо кровати. Теперь болит спина. «Волнуюсь, в особенности потому, что врачи назначили ей 24 сеанса, а сделав 8, окончили лечение. Вчера ни один врач не провожал нас. Видимо, чтобы не отвечать на мои вопросы».

25 августа 1979 г.

Беседа с Л.М., который нападал на молодых врачей, я защищал их.

— Молодые врачи — а как знания? Если талант да еще знания, надо особо относиться. Подсолнух, роза, орхидея — разные расте­ния и требуют разного к себе отношения. Это похоже, как если бы на культурную комиссию Моссовета пригласили работницу зоопарка. Она докладывает, что купили муравьеда, кенгуру и т.д., посадили на репу, лучок, а они и передохли. Ее бы в хлорной извести держать, а вместо того она управляла, думая, что животные подобны русскому челове­ку, которого на что угодно можно посадить.

31 августа 1979 г.

Похоронили К. Симонова. Несмотря на радикулит, я пошел в ЦДЛ, вспоминая, что не так давно я был с ним в Горьком, разгова­ривал откровенно, он подарил мне свою книгу.

В ЦДЛ было много начальства, подойдя, я встретил выходивших Суслова и Косыгина, Епишева и многих генералов. Встал в почет­ный караул с Солоухиным.

— В народе говорят, не в очередь он, — сказал Владимир. То есть не вовремя, рано.

3 сентября 1979 г.

Поехал за профессором Ф. Ромашовым, чтобы он посмотрел Татьяну Михайловну. Первый вопрос его об О.М. Он ее знает и помогал ей.

4 сентября 1979 г.

Л.М. сказал, что был Ромашов. Несмотря на его добрые слова ей, по лицу профессора я понял, что дело безнадежное.

10 сентября 1979 г.

Ф.Н. Ромашов.

— Для операции время упущено. Да возраст. Видимо, осталось не более месяца. Я еще заеду к Леоновым.

12 сентября 1979 г.

Обмен мнениями с Л.М. Он спросил о похоронах К. Симонова, о том, что он слышал о каком-то письме, оставленном им.

Сказал, что о письме пока не ведаю, что К. Симонов знал о безнадежности своего положения, но вел себя мужественно. За не­сколько дней до кончины якобы сказал А. Кривицкому по телефону: «Ничего, будем держать голову высоко, пока над ней не сомкнутся темные волны».

Л.М. говорил, что К. Симонов был ярким человеком, у которого как-то все получалось. Хотя он «прозаик журнального оттенка». Трудно говорить, что останется из его книг, т.к. наши книги хоронят вместе с нами, и они проходят тот же искус, что и мы. Только время пока­жет, достойны мы незабвенности или нет».

Он вспомнил, что не имел возможности общаться с ним, но од­нажды решил поговорить, побеседовать по праву старшего, дать не­сколько советов, как человеку одаренному. Мы встретились, кажет­ся, в кремлевской столовой. Я сообщил ему о своем желании. Он вытащил из кармана записную книжку. Листая ее, сказал:

— Очень хорошо. Во вторник у меня беседа с Рокоссовским, в среду — с Воронцовым, в четверг с утра заседание в Союзе писате­лей, с двух до четырех в четверг — время свободное. Удобно вам?