Александр Овчаренко - В кругу Леонида Леонова. Из записок 1968-1988-х годов [calibre]

— Л.М., даю слова добиться публикации без единой поправки. В Коктебеле это еще раз обещал мне Наровчатов.

— Я помню яркую фразу: «Пусть цветут сто цветов!» Она выжжена огненными буквами в моем сердце... Не хочу, чтобы они сожгли меня или вас...

(Как всегда, я записал главные «узлы» разговора.)

12 сентября 1978 г.

Сегодня Л.М. приехал в ИМЛИ на конференцию, посвященную Л. Толстому. Почти поддался моему уговору выступить, но тут вме­шался М.Б. Храпченко, сказав: «Разволнуетесь... Пропадет целая ра­бочая неделя после этого». Вся наша договоренность рухнула.

Сидя с Л.М. рядом, я напомнил ему об обещании привести отзыв Сталина о Достоевском.

— Ах, да! Я сам этого от него не слыхал, но мне говорили югосла­вы, будто он сказал, что Достоевского надо запретить потому, что он раскрыл в «Легенде о Великом инквизиторе», как надо править чело­вечеством.

В кабинете директора ИМЛИ П.В. Палиевский спросил у Л.М.: «Где же роман? Ведь, судя по отрывку в “Науке и жизни” там все пружины приведены в действие».

— Нет, сейчас его печатать ни к чему... нет, в моем романе нет ничего криминального, но есть вольные размышления о Боге, о чер­те, о мире, о Вселенной... Я уже говорил А.И., что все, что было можно, я написал и напечатал. А это пусть уже лежит на сберкнижке будущего. Эпоха ценится по тому, что было написано, напечатано, но и по тому, что могло быть, но не было напечатано.

В перерыве Л.М. рассказал анекдот, как два издателя пили чай и рассказывали анекдоты, время от времени на слова швейца­ра, что какой-то старичок дожидается, отвечали: «Ничего, по­дождет». Наконец, наболтавшись, выходят и сереют: старичок-то — Л. Толстой.

20 октября 1978 г.

Длительная беседа с Л.М. Как всегда, он жаловался, что не име­ет стимула для работы.

— Что нового в литературе?

— Я вот в «Новом мире» прочел рассказы В. Астафьева. Мне по­нравились. Чистые, четко сделанные.

— Слушал выступление В. Катаева по телевизору. Выдумывает и врет. Особенно «трогательно его скромное заявление, что в поэзии он действительно не дотягивает, что это не то, что проза и драматур­гия». Там ему, похоже, кажется, что равных ему нет. Корней у него нет, а воображению нет предела. Почему сегодня никто не решается говорить писателям правду в глаза? Вот и вы ведь критик, А.И., и не рядовой. Мы делаем все, чтобы не защитить вершин, которых доби­лись в художественном развитии. Воздвигаем на пьедесталы надуман­ные фигуры, которые никакого отношения к традиционным для рус­ской литературы достижениям и вершинам не имеют.

6 ноября 1978 г.

Позвонил Л.М., поздравил с праздником и сказал, что после него снова ложится в больницу. Беспокоит желудок.

Опять спросил традиционно: «Что нового в литературе?» Сообщил ему, что Вознесенскому дадут премию.

— Я плохо разбираюсь в стихах. Я и Маяковского не очень чув­ствовал. Два месяца не работаю. Видимо, летом переработался. Надо бы поехать отдыхать.

— Знаете, А.И., на литературе нашей можно было бы делать боль­шую политику. Но этого никто не желает у нас. Боятся, а вдруг что- то не совсем «благостное» будет сказано о нашей жизни. Между тем, сахаром не лечат, а лекарствами, а это — яды. Надо, чтобы людей не застигли неожиданности в их борьбе за будущее, а для этого не стоит вх отучать от опасности.

Заговорили о Ковалеве, авторе книги о Леонове.

— Он неправ, когда доказывает, что меня всему научил Горький. Когда я сказал Горькому, что рассматриваю его зачин в «Детстве» как манифест нового искусства, Горький, усмехнувшись, сказал: «Ну, вам-то чему же у меня учиться!» Да и с Достоевским было не так, как казалось Горькому и как изображает Ковалев. Есть и схематичность, да и на смелую схему его недостает, но он хороший человек. Когда он пришел ко мне на первую беседу, я отговаривал его заниматься мною, советовал лучше заняться Симоновым, я не тот художник, который научит: «Не бей жену, не плюй соседу в ухо...» У меня расчет на индуктивные токи, на глубину мысли и опосредованное воздей­ствие на читателя. Хороший писатель тот, у кого есть окрестности: читатель закрыл книгу, а живет в ее атмосфере, гуляет по ее окрест­ностям, спорит с героями. Без таких окрестностей нет ни художни­ка, ни книги.

— Быть может, мы потеряли секрет этого?

— Нет, что вы. Просто с настоящим писателем много маклеров и нет критики. Вот я сейчас израсходован до конца и не знаю, выс­кочу ли из паузы, в которой нахожусь. Письмо — это маниакальное заболевание. Это Божья милость, Божье благословление, данное с иронической усмешкой: «Выдержишь ли?» Это — роды, с болью, с отравлением...

— У меня есть мысль: «Не надо ничего выкидывать в окно, чтобы не подобрали другие!» Никак этого не усвоим потому, что недалекие люди не могут понять, что даже наши ошибки — достояние наше. Зная об ошибке другого, я не допущу ее... Великое значение имеет уверенность. Все хорошо, что идет на пользу людям...

А роман, дорогой А.И., мне надо закончить во что бы то ни ста­ло. Все остальное, что я написал, в сравнении с ним, — ерунда. А Тулкину если он будет писать обо мне, то передайте, что могу пока­зать ему совершенно законченный отрывок из последнего романа. И вам, конечно, но при условии, что он не выйдет из моего дома.

Начало ноября 1978 г.

Должен выйти номер «Нового мира» с «Целиной» Брежнева. Сколь­ко треволнений! Уговаривают меня выступить с докладом в Бауманс­ком Доме культуры, где будет 2 тысячи человек. Звонил М. Алексеев:

— Праздники, а «Новый мир» задал еще работы. Сижу и пишу о Леониде Ильиче. Ведь речь идет о хлебе, и тут я обязан.

М.Б. Храпченко, взволнованный:

— Все говорят о чрезвычайной новости. Что вы печатаете? Как думаете, следует собрать заседание нашего отделения?

2 ноября 1978 г.

Обедал с А.Я. Сахниным и Генрихом Гофманом. Они говорили, что вместе с Замятиным, Игнатенко, Песковым, Жуковым сочиня­ли мемуары Брежневу.

Почти год я ничего не писал для себя, теперь надо наверстать, говорил Сахнин.

Гофман с восторгом рассказывал как послал книгу Цвигуну с над­писью «Сотоварищу», а Андропов позавидовал.

Пришлось им всем позавидовать.

И только Л. Леонов сказал:

— Ну, вот, а вы уговариваете меня заканчивать роман. Кому он нужен при такой «классике»? Туда умного не надо... А что такое «Це­лина»?

Могу сказать по телефону только одно: не поднятая! Даже не дубликат...

10 ноября 1978 г.

Среди прочего, в большой беседе со мной один из самых старых на­ших писателей, автор «Ледолома», Кузьма Яковлевич Горбунов сказал:

— В 1935 году Леонид Леонов просил меня, чтобы я содейство­вал урегулированию его отношений с Горьким. Их поссорили, не без участия Вс. Иванова. Рассказывал я вам? Но я ответил, что не решаюсь. Не таков мой авторитет у Горького, не настолько значи­телен... С тех пор мы в прохладных отношениях, хотя я понимаю, какой это писатель. Во время поездки по Болгарии он спросил у профессора Б. Михалкова: «А кто с вами занимался в Литературном институте?» — «Горбунов». — «Ну, что ж, это достойный и обстоятельный человек», — сказал обо мне Леонов. Спасибо ему.