Евгений Петропавловский - Порт-Артур, Маньчжурия. Смертные поля…

Этот «царевич» ещё покажет себя спустя тринадцать лет, когда предаст Николая II, поддержав Февральскую революцию. Он явится в Государственную Думу с красным бантом на адмиральском кителе и отрапортует председателю Думы М. В. Родзянко: «Имею честь явиться к вашему высокопревосходительству. Я нахожусь в вашем распоряжении, как и весь народ. Я желаю блага России». Впрочем, это не помешает ему спустя ещё семь лет объявить себя российским императором в эмиграции.

***

«Макарова оплакивает Россия, Верещагина оплакивает весь мир», – писали «Санкт-Петербургские ведомости». И в самом деле, первые полосы крупнейших печатных изданий мира полнились скорбными откликами на смерть Василия Васильевича Верещагина. Японский поэт и художник Кунитаро Косуги опубликовал стихотворение «О художнике, написавшем картину «Пирамида черепов» 16 16 «Пирамида черепов» – Кунитаро Косуги таким образом перефразировал название картины В. В. Верещагина «Апофеоз войны». , в котором были такие слова: «…Когда разразилась кровавая бойня и дети двух стран стали убивать друг друга, ты призвал их к войне против войны». И он был прав, ибо Верещагин и сам не переставал утверждать, сколь претит ему человекоубийство. «Больше батальных картин писать не буду – баста! Я слишком близко к сердцу принимаю то, что пишу, выплакиваю (буквально) горе каждого раненого и убитого…», – писал он в 1882 году критику В. В. Стасову. Однако снова и снова ехал на очередную кровавую страду, дабы показывать человечеству ужасы войны.

И погиб художник на боевом посту, в полном смысле этого слова. Вот как описал последние мгновения его жизни командир броненосца «Петропавловск», капитан первого ранга Н. М. Яковлев:

«За несколько секунд до взрыва я побежал в боевую рубку, чтобы убедиться в том, правильно ли было передано приказание рулевому. В этот момент я видел полковника Агапеева – он записывал подробности происшедшего боя. Подле Верещагин что-то спешно зарисовывал. Внезапно раздался грохот взрыва…».

Однако великий князь Кирилл Владимирович Романов вспоминал эти мгновения несколько иначе:

«…Находясь уже под защитой береговых батарей, «Петропавловск» уменьшил ход, и команда была отпущена обедать; офицеры стали понемногу расходиться. На мостике остались: адмирал Макаров, командир «Петропавловска» капитан 1 ранга Яковлев, контр-адмирал Моллас, лейтенант Вульф, художник Верещагин и я.

Я стоял с Верещагиным па правой стороне мостика. Верещагин делал наброски с японской эскадры и, рассказывая о своём участии во многих кампаниях, с большой уверенностью говорил, что глубоко убеждён, что, где находится он, там ничего не может случиться.

Вдруг раздался неимоверный силы взрыв…».

Учитывая репутацию великого князя, я полагаю более достоверными всё же воспоминания Николая Матвеевича Яковлева.

Злая ирония судьбы заключалась в том, что Василий Верещагин любил Японию. С молодых лет мечтал он побывать в этой стране, о чём упоминал в письмах И. Н. Крамскому и В. В. Стасову. И осенью 1903 года его мечта наконец осуществилась. Отплыв из Владивостока на пароходе «Айкоку-Мару», он добрался до японского порта Цуруга, а оттуда поездом приехал в Токио. По пути художник заносил свои наблюдения в записную книжку: тщательно ухоженные поля, аккуратные домики и фермы… Всё не так, как в России: « …нашей бедноты с разваливающимися крышами и прогнившими, покосившимися гуменниками и сараями, не видно».

Из столицы он отправился в городок Никко. «Живу в самой романтической обстановке в маленьком домике не то лесника, не то садовода, близ самих храмов», – писал он жене оттуда. Верещагин бродил по старым улочкам, восхищался синтоистскими храмами, не пропускал ни одной антикварной лавки, где накупил множество изделий народных мастеров (после его гибели была выставлена коллекция предметов японского декоративно-прикладного искусства, насчитывавшая двести семьдесят девять экспонатов: нэцкэ, веера, маски, гравюры, вышивки, шёлковые панно, фарфоровую посуду, изделия из бронзы, дерева и черепахового панциря). Много времени провёл художник, изучая храмовый комплекс в Никко, уделял пристальное внимание деталям. Так, в частности, описывал он окружавший главный храм забор с горельефами птиц: «Трудно передать наивную прелесть этих изображений и техническое совершенство исполнения их – многое может быть принято за окаменелую натуру. Рисунок этих птиц, их позы, выражения робко шаловливые у птенцов, заботливые у самок и боевые у самцов так подмечены и переданы, как это мог сделать только большой художник».

Городок Никко очаровал Василия Васильевича, и он с удовольствием излагал свои впечатления на бумаге: «Есть японская пословица: кто не видел Никко, тот не может сказать, что он знает прекрасное. Пословица эта в значительной степени справедлива, потому что весь Никко… состоит не только из красоты линий и гармонии красок храмов, но и… прелести обстановки, из громадных криптомерий, гор, бурных, шумных потоков, громадных, крытых зелёным мхом камней и т. п. – нужно видеть всё это вместе, т. е. не только любоваться филигранной отделкой зданий, но и прислушаться к шуму деревьев, грохоту водопадов… чтобы понять впечатление, производимое этим местом… Храмы Никко посещаются столько же из религиозного чувства, сколько из желания удовлетворить потребность восторженного поклонения изящному, бесспорно врождённому в народе; их посещают как храм, музей и школу искусств».

Разумеется, не забывал Верещагин и о деле. Работать обычно начинал рано утром, уединившись в каком-нибудь живописном уголке. Впрочем, уединение не являлось непременным условием, поскольку писал он и жанровые, и портретные этюды. Погружение в чужую культуру сказалось на творческой манере художника: традиционные приёмы реализма потеснились, уступив место лёгким мазкам, игре цветов, близкой к импрессионизму… За три месяца своего японского бытования Василий Верещагин написал около двадцати этюдов. И, вернувшись домой с тёплыми воспоминаниями о Стране восходящего солнца, высказывал намерение написать о ней книгу. Даже спустя год после поездки он свою статью, посвящённую началу войны, завершил словами: «Жаль, ещё раз повторяю это, очень жаль, потому что Япония в высокой степени интересная и благоустроенная страна, а японский народ трудолюбив и проникнут чувством преклонения изящному».

Увы, задуманную книгу художник написать не успел.

И теперь просвещённые японцы скорбели о нём. Так, газета «Хэймин симбун» поместила на своих страницах статью писателя Кайдзана Накадзато под заголовком «Оплакиваем Верещагина: