ПИОНЕР - Пионер, 1954 № 12

- Если вы не дезертировали, так чего же вы боитесь? - отозвался Гастон.

Шмидт с минуту молчал. Наконец он начал хрустеть пальцами. Слышно было, как один за другим щёлкают растягиваемые им суставы.

- Это долгая история, - проговорил он с неохотой. - Чтобы рассказать её, нужно начать всё с начала. - Он потёр ладонью лоб, собираясь с мыслями. - Помните, я уже говорил вам, что меня взяли в армию под конец войны. Кажется, я говорил также… Я сидел здесь, в этом доте…

Он обвёл глазами углы, полные мрака. Раскаты грома пронеслись над бетонными сводами и гудели в пустых ходах сообщения.

- Я сидел здесь полтора года, ожидая вторжения, но, когда оно наконец наступило, я повоевал не много. Эти доты оказались никуда не годными. Нас обошли с тыла, понимаете? Ну, а потом плен… - Он безнадёжно махнул рукой. - Плен есть плен. Невесёлая история. Целых четыре года… Знаете, у меня был такой клубок зелёных военных ниток… Каждый день я делал на нитке один узелок… И спрашивал себя, что раньше кончится: моя неволя или клубок? Когда он стал кончаться, я начал делать узелки с каждым разом все ближе друг к другу… Я внушал себе, что неволя кончится вместе с клубком. Я был глуп, как сапог.

Слабый отблеск молнии осветил внутренность дота. На стене мелькнула и пропала бледная тень Шмидта. Воздух содрогнулся от раската грома, раздавшегося высоко в небе. Сквозь плоскую расщелину амбразуры с шелестом посыпался песок.

Шмидт продолжал:

- Наконец наступил день, когда я завязал последний узелок. Ничего нельзя было поделать: клубок всё же кончился. Я был так уверен в своём предчувствии, что в этот день едва не предпринял побега. Но куда было бежать? Лагерь находился на Корсике. Вокруг - море… И вот, когда мы вечером возвращались с работы (мы ремонтировали там пути), я встретил в лагере знакомого унтер-офицера, которого не видел с тех пор, как мы вместе попали в плен. Лицо его выражало довольство, он грыз яблоко. Мы разговорились. Я рассказал ему обо всём. И об этом клубке ниток тоже. Он посмеялся над этим и сказал, что я не худо рассчитал, ибо если я буду разумным, то моя неволя может сегодня же кончиться. Я начал умолять его, чтобы он объяснил, каким образом. Сначала он ничего не хотел говорить, но в конце концов отвёл меня в сторону и выложил всё начистоту. Я могу быть немедленно освобождён, если подпишу на пять лет контракт о вступлении в Иностранный легион. Половину денег выдадут на руки сразу же, половину - по прибытии в часть. Те, кто поумнее, давно уже это сделали и живут припеваючи вместо того, чтобы гнить за колючей проволокой. Мы, немцы, ведь отличные солдаты, и в Легионе нас носят на руках. Уверяю вас, он задурил мне голову весьма основательно. А потом заявил, что если я не согласен, то он сразу же даст мне новый клубок ниток, чтобы я мог снова завязывать узелки. Я окончательно отупел и согласился…

Стало так темно, что мальчики уже совсем не видели Шмидта и только слышали его голос, доносившийся из мрака. Он звучал отчётливо и взволнованно. Шмидт замолчал, как бы заново переживая далёкие события.

- Уверяю вас, - продолжал он свой рассказ, - я был глуп, как сапог. Лишь позднее у меня в мозгах наступило просветление. В Оране, где формировался батальон, я встретил много немцев, завербованных, как и я, в лагерях военнопленных. Сначала я даже не жалел, что ввязался в это дело. Я был снова в армии, у меня были новые товарищи. Ну и на другом конце света побывать было интересно. Это каждому интересно, не так ли? Я даже не был зол на того знакомого унтер-офицера, который заработал на мне, как на проданном баране, тридцать марок. Когда мы начали рассказывать друг другу, кто и как попал в Легион, выяснилось, что каждого из нас завербовал какой-нибудь пленный, ставший французским агентом. Ну, поехали мы пароходом в Индо-Китай. Сначала было не так уж плохо. Однако, когда мы приехали, вскоре многим расхотелось там оставаться.

Молния, сверкнувшая у входа в дот, на мгновение озарила согнутую фигуру Шмидта. Он продолжал сидеть, уперев локти в колени, уткнув лицо в ладони рук.

- Вы были в боях? - спросил Бернар. В его голосе прозвучал живой интерес.

Шмидт снова заговорил:

- В боях? Да, в одном бою. Вскоре после прибытия. Нам сказали, что в джунглях упрятан склад каучука, принадлежащий фирме Мишелей. Наш батальон получил задание найти этот склад. Меня тогда даже не удивило, что я должен подставлять голову под пулю за какой-то каучук, на котором разбогатеет какой-то Мишелей. Я же говорил вам, что был глуп, как сапог. И вот мы пошли за этим каучуком. Но дело всё в том, что этот каучук лежал где-то в джунглях, а в них были вьетнамцы. И стоило нам забраться туда, как мы уже ничего не видели. Даже самолётов над деревьями, которые должны были нами руководить. Только джунгли, болота и ужасный зной. Когда вьетнамцы выскочили со всех сторон, делать было нечего. Мы сдались.

- Как, - вскричал Бернар, - вы сдались в плен без борьбы?! Вы должны были защищаться!

Шмидт с досадой фыркнул.

- А что нам было защищать? Жизнь? Но, поднимая руки вверх, мы и защищали жизнь.

Бернар закусил губу. Он снова испытал неприязнь к этому немцу, не выполнившему своего долга и не защищавшему до последнего вздоха чести Легиона. Не так выглядели на вербовочных плакатах, расклеенных по улицам Бордо, герои Экспедиционного корпуса. Разрисованные яркими красками, они были смелыми и мужественными. Они не подымали руки вверх.

Над сводом дота грохотало, будто над ним кто-то ездил на тяжёлой повозке. Зеленоватый отблеск длинной молнии снова осветил Шмидта. Гастону показалось, что он смотрит в его сторону.

- Это был первый разумный поступок, который я совершил в своей жизни, - продолжал Шмидт. - Уверяю вас, мало кто из нас пожалел потом об этом. Мы очень скоро начали понимать, какими глупцами были, когда лезли на рожон за каучуком для того или иного Мишелена. У людей начали открываться глаза, словно они до того были слепы…

Я не говорю, что в плену у вьетнамцев был рай. Плен есть плен. Дело тяжёлое. Но между этим и тем пленом была разница. Чему я научился у французов? Ничему. Я вышел из французского плена таким же глупым, как и попал в него. А в плену у вьетнамцев я понял кое-что о белом свете. Я был их врагом, но они разговаривали со мной, как с братом. Мало-помалу они показали мне мир, в котором я жил. От них я узнал, кто я сам. Больше того, мне показали, кем я могу стать.

Как это происходило? Они просто приходили к нам и как ни в чём не бывало разговаривали с нами о войне, о рабочих и крестьянах, об империалистах и фабрикантах. Едва человек начинал понимать что-нибудь, как он тут же хотел знать ещё больше. Нам давали книги. Сначала всё это не умещалось у меня в голове. Неужели я, Гергардт Шмидт, должен был объехать полсвета, попасть в плен к тем, кого считал дикарями, чтобы научиться у них понимать вещи, о которых я не имел даже и понятия? Некоторые мои товарищи упрямились и не хотели ни о чём даже слышать. А во мне будто что-то перевернулось. Я слушал и читал, наконец спросил, не мог ли бы я посетить какие-нибудь лекции. Тогда меня отвели в деревушку, где проводились курсы для военнопленных. Какой-то человек читал лекции по-немецки. Он тоже был военнопленный. Помню его первую лекцию. Он говорил о том, почему при капиталистическом строе войны неизбежны. С того дня я перестал чувствовать себя пленным. Надо вам сказать, что на Корсике мы сидели за колючей проволокой, окружённые стражей, а во Вьетнаме ничего подобного не было. Никакой колючей проволоки, никакой стражи. Нам только сказали, чтобы мы не пробовали бежать, так как жители окрестных сёл всё равно доставят нас обратно. Были и такие, которые, несмотря на это предупреждение, пробовали бежать, но их действительно через несколько дней приводили обратно. Мы очень удивлялись тому, что беглецов никак не наказывали. Нам только повторяли, что бегство не имеет ни малейших шансов на успех. Вскоре никто уже и не пытался бежать. Наконец, я уже говорил вам об этом, большинство из нас поняло в лагере, на чьей стороне правда. Некоторые просили о возвращении на родину. Я также. Я попросил отправить меня в Германскую Демократическую Республику…