ПИОНЕР - Пионер, 1954 № 12

Гастон покачал головой.

- Нет? А жаль. Может быть, так было бы лучше…

Он обернулся к Бернару, молча слушавшему их разговор.

- Гастон предпочёл бы не вспоминать об этом. Его мать была насмерть раздавлена американской военной машиной во время прошлогодней демонстрации в Шатору. Работницы военных заводов вышли на демонстрацию против Атлантического пакта. Американская «Эм-Пи» 1, чтобы разогнать демонстранток, врезалась на автомобилях в их ряды. [ 1«Эм-Пи» (MP) - американская военная полиция.]

Некоторое время дядя Бляшье пыхтел трубкой, глядя на становившийся тёмным лес.

- Отец Гастона приговорён к году тюремного заключения за то, что расклеивал листовки, рассказывающие правду о приготовлениях к войне, в которую хотят втянуть наш народ. Теперь он отбывает свой срок в Бордо.

Папаша Бляшье вытащил трубку изо рта и ткнул ею в сторону Бернара.

- Теперь, молодой человек, вы понимаете, почему Гастон проводит каникулы на «Серебряном Побережье».

В голосе его прозвучала лёгкая ирония.

Бернар сидел, словно окаменевший. Он чувствовал, как кровь приливает к его лицу. У него начали гореть щёки и виски. «Что я здесь делаю? - думал он с отчаянием. - Что я здесь делаю? Как теперь выпутаться из всего этого? Отец был прав… Здесь одни коммунисты!»

Дядя Бляшье внимательно приглядывался к нему. Пальцами, тёмными от смолы, он подёргивал свой ус. Бернару показалось, что маленькие главки дяди Бляшье пронзают его насквозь.

- Мне кажется, молодой человек, - заметил немного погодя Бляшье, - что лучше всего оставить всё, как есть. Зачем вмешиваться в это дело?

Бернар слышал его громкое дыхание. Он мотнул головой, как жеребёнок. Папаша Бляшье, повидимому, понял это движение как знак протеста, так как продолжал далее:

- Мы его не выдадим. Этот Шмидт скрывается от тех же самых людей, которые убили мать Гастона, держат в тюрьме его отца, угрожают снижением платы смолокурам, а его самого, Шмидта, обрекли на безработицу, втянули в грязную войну и теперь намерены приговорить к каторге. Вы понимаете, молодой человек? На него покушаются те же, кто покушается на нас!

При последних словах он ткнул трубкой сначала в Гастона, затем себе в грудь.

Бернар почувствовал, как кровь медленно отливает у него от лица. Ему вдруг захотелось оказаться дома, с отцом и матерью, среди понятий и истин, усвоенных с детства, знакомых и привычных, хоть и сжимающих иногда горло, как чересчур накрахмаленный воротничок.

Дядя Бляшье взглянул поверх леса на небо. Высокие облака ещё розовели, нижние уже бледнели и становились серыми, словно они полиняли от солнца.

- Уже поздно. Возвращайтесь-ка домой, молодой человек. - Он подал знак Гастону. - Гастон вас проводит.

Бернар вскочил на ноги.

- Нет, спасибо, - поспешно произнёс он, - я сам найду дорогу.

Он побежал по тропинке, не попрощавшись.

Папаша Бляшье обтёр рукавом трубку и сунул её в кисет. Он смотрел вслед Бернару, пока тот не исчез среди деревьев.

- Шмидт не может оставаться там, - громко сказал Гастон. - Дядя, надо что-нибудь сделать.

Некоторое время оба молчали. Гастон заговорил первым:

- Может быть, мы могли бы спрятать его среди наших? Ведь когда отец бежал из гитлеровского плена, польские крестьяне скрывали его до конца войны…

Дядя Бляшье покрутил головой:

- Дело скверно… Этот твой приятель… У нас и так из-за этой,

. забастовки соберётся полиция со всего департамента.

Гастон убеждённо возразил:

- Бернар не выдаст.

Дядя Бляшье с сомнением покачал головой:

- Не знаю… Похоже на то, что дома он расплачется и выложит всё, что знает.

Он усиленно обдумывал что-то, почёсывая подбородок.

- Можно бы его и спрятать. Только нужно переправить его к товарищам в Монт-де-Марсан. Как же его туда переправить? Столько полиции… А завтра этот митинг…

Вдруг он стукнул себя по лбу. В груди у него захрипело:

- Быстро, Гастон! У нас маловато времени! До завтрашнего дня Шмидт должен быть уже в лесу Святой Евлалии. Если этот докторский сынок проболтается… А завтра… Или мы переправим его завтра, или никогда!…

В это время Бернар бежал по дороге через лес. Под деревьями залегла густая тьма. Вечерняя тишина заполнила поляны и, остановившись, застыла между сосен.

На дороге, прямой, как стрела, не было ни одной живой души. Бернар оглянулся. Мимизаи остался далеко, невидимый за лесом. Он почувствовал себя ужасно одиноким. Он не мог больше бежать. Сжав кулаки, он шёл по краю дороги и всхлипывал от горестного чувства одиночества.

Подъехавший сзади автомобиль полоснул его светом фар и остановился. Кто-то закричал оттуда:

- Бернар!

Мальчик бросился к машине с протянутыми руками, крича:

- Мама! Папочка!

Доктор Оливье сурово взглянул на него.

- Где это ты таскаешься, дитя? - спросил он голосом, не предвещавшим ничего хорошего.

- Побойся бога, - с упрёком сказала мать, усаживая Бернара около себя на заднее сиденье, - как ты мог оказаться так далеко от дома, да ещё так поздно?

Бернар понуро молчал.

- Отвечай же, по крайней мере! - гневно бросил отец. - Разве ты не знаешь, что в округе неспокойно? Коммунисты сеют беспорядки, а полиция ищет по всем Ландам какого-то дезертира. Легко могло бы произойти что-нибудь скверное.

Бернар упорно молчал, стиснув изо всей силы кулаки и зубы, чтобы не разреветься.

- Хорошо, - холодно сказал доктор Оливье. - Если тебе угодно, мы поговорим об этом дома.

После ужина госпожа Оливье удалилась в свою комнату, не поцеловав сына.

Она оставила его с главу на глаз с отцом, как этого потребовал доктор Оливье.

Прошло не менее часа, прежде чем доктор Оливье вошёл в спальню.

- Ну что? - спросила госпожа Оливье, подымая глаза от книги, которую тщетно пробовала читать.

Доктор Оливье пожал плечами, злой и подавленный:

- Ничего не хочет говорить. Даже не плачет. Только сидит, нахохлившись, и. смотрит на пол.

Госпожа Оливье поднялась с кушетки.

- Дай-ка я с ним поговорю: по-матерински…

Доктор Оливье закурил сигару, уже вторую после ужина. Большими шагами он ходил по комнате. Наконец это ему надоело, и он уселся в кресло. Сигара показалась ему невкусной. Он дал ей потухнуть, продолжая держать её в зубах и время от времени недовольно качая головой.

Госпожа Оливье долго не возвращалась. Появившись на пороге, она нежно улыбнулась.

- Ничего страшного, мой дорогой, ручаюсь тебе, ничего страшного. Мальчик немного заупрямился.

Она села напротив мужа и, откинув спокойным жестом волосы со лба, добавила:

- Мимизан-Пляж на этот раз как-то плохо на него действует. Лучше всего будет завтра же вернуться в Бордо…