Журнал «Знание-сила» - Знание-сила, 1997 № 06(840)

Больше всех других мог бы сделать для продвижения страны вперед средний слой: туг и образование повыше, и уровень благосостояния таков, что можно думать не только о выживании,— средний слой живет в три раза лучше базового. Но эта сила практически еще не сформировалась, слой крайне пестрый и неустойчивый.

Национальный пирог усыхает и перераспределяется в пользу предпринимателей. Двадцать пять — тридцать процентов населения, по оценкам Заславской, каждый день решают проблему физического выживания, то есть находятся в абсолютной, а не относительной нищете.

Прогноз Татьяны Ивановны малоутешителен: вряд ли стоит ожидать в ближайшее время нового витка социально- экономических реформ — скорее, это будет стихийное медленное развитие в неопределенном направлении.

Интересно: подобные реформы всегда разворачиваются по такому сценарию или мы опять что-нибудь делали не так, не в том порядке, в негодном для этого социально-историческом контексте?

Как наконец внятно объяснила на симпозиуме Татьяна Евгеньевна Ворожейкина, для сравнения лучше всего обратиться к опыту стран Латинской Америки.

Возвращаться от авторитаризма к демократии страны Латинской Америки начали лет на пять — десять раньше, чем Россия и Восточная Европа, так что и проблемы перехода, и попытки эти проблемы решать уже состоялись. В Латинской Америке (исключая Чили) политические и экономические реформы начались и разворачиваются параллельно, как и в России. Идут реформы на сходном социально-экономическом фоне: здесь, как и у нас, огромный индустриальный сектор, управляет им в основном государство. Индустрия ориентирована на внутренний рынок и пока совершенно неконкурентоспособна на мировом рынке. Наконец, сходство социально-психологическое: и там, и в России на демократию возлагались огромные надежды и осуществления их ждали слишком нетерпеливо.

Итак, Латинская Америка, конец семидесятых. Военные диктатуры рухнули, к власти пришли демократы и начали экономические реформы. Каковые привели к резкому спаду в экономике по всем статьям, кроме инфляции, с которой в основном и боролись реформаторы, к обнищанию населения, увеличению разрыва между бедными и богатыми с вымыванием среднего класса. Высокая безработица или не снижалась, или, как в Мексике, продолжала расти. Коррупция в судах и полиции достигла таких размеров, что двенадцать — пятнадцать процентов внутреннего валового продукта шло на содержание частных систем безопасности всеми, кому было что охранять и у кого хватало на это средств.

Между тем развитие демократических политических институтов шло успешно и казалось устойчивым. К середине девяностых годов власть переходила из рук в руки в некоторых странах несколько раз. Начался экономический подъем: темпы экономического роста в главных странах Латинской Америки — Аргентине, Бразилии, Мексике — в девяностые годы составляли пять — семь процентов, значительно выше, чем в развитых странах Европы и Северной Америки. После того как инфляция была практически остановлена, вместе с экономическим подъемом начала сокращаться бедность, хотя полностью компенсировать ее повсеместный и быстрый рост в восьмидесятые годы до сих пор не удалось, как не удалось полностью восстановить и средний класс.

Из-за экономических провалов восьмидесятых годов главным критерием отношения людей к власти стала не степень ее демократичности, а успешность ее экономической политики. Президент Перу Фухимори разогнал парламент, тем не менее был переизбран на второй срок, поскольку именно на время его правления пришлись первые благотворные результаты жесткого начала реформ. В Аргентине тоже нарастают авторитарные тенденции.

А. Добрицын. «Безмолвие»

Демократические лозунги и идеологе - мы к середине девяностых годов были решительно вытеснены из общественного сознания популистскими. И Фухимори, и Менем, и экзотический лидер Эквадора (очень напоминающий докладчице нашего Жириновского) пришли к власти на волне популизма. Однако как только они оказывались у власти, всякому популизму тут же приходил конец; экономическая политика всех лидеров всех латиноамериканских стран в конце концов одинакова — это ярко выраженная неолиберальная политика. Очевидно, считает Татьяна Евгеньевна, никакой альтернативы неолиберальному курсу на таком уровне развития экономики и экономических реформ просто не существует.

Но восстание мексиканских индейцев, требовавших, чтобы на них тоже распространились блага начавшегося экономического подъема, взорвало политическую стабильность в стране — и немедленно прекратился приток инвестиций из богатых развитых стран, началось паническое бегство за границу собственных капиталов, разразилась финансовая катастрофа 1994 года. В 1995 году она так или иначе затронула все страны Латинской Америки, кроме Чили. И хотя в 1996 году положение выправилось, эти события показали, что только Чили обладает внутренним потенциалом устойчивого экономического развития, остальные латиноамериканские страны слишком зависимы от притока капиталов извне.

Уэрта, «Индианка в пустыне»

В течение доклада внимательная аудитория то и дело пыталась примерить к российскому опыту те или иные отрезки латиноамериканского; картинка не очень складывалась, при многом общем особенное все время откуда-то выскакивало и ставило всю примерку под сомнение. Знающие люди нервно вздрагивали при упоминании о демократической стране Чили и тут же задавались вопросом, насколько необходима была жесткая и тяжелая рука Пиночета в самом начале реформ для того, чтобы обеспечить их нынешнюю устойчивость.

В конце концов слушатели махнули рукой, и кто-то спросил Татьяну Евгеньевну по существу: склоняет ее латиноамериканский опыт к оптимизму или к пессимизму относительно ближнего будущего России? Поскольку олигархия у нас уже существует, власть сращена с экономикой и это сращение даже персонифицировано, докладчица склонна сравнивать нынешнюю Россию не с современной Латинской Америкой, а скорее с той, что была до реформ, в семидесятые годы. Выбирать между олигархическим и демократическим государством, по ее мнению, в ближайшее время нам не придется. так что в избытке оптимизма на наш счет Татьяну Евгеньевну Ворожейкину уличить было бы весьма трудно.

Ворожейкина тем не менее утверждает, что разница между богатыми и бедными у нас до сих пор на порядок меньше, чем в Латинской Америке: богатые там гораздо богаче, а бедные — намного беднее. Но и та разница, какая есть, в России воспринимается куда острее и болезненнее.