Журнал «Знание-сила» - Знание-сила, 1997 № 06(840)

Сама служба, прежде чем стать такой, какой она известна по художественной литературе, прошла долгий путь. Следы его заметны. Точно родимые пятна, они проступают на всем, что имеет отношение к «классической» службе XVIII—XIX веков. Одно из таких «пятен» — местничество.

Московский стрелец XVII века. Дворянин в однорядке. Боярин в кафтане и горлатной шапке, слуга в зипуне (по Мейербергу)

Часто встречающееся в исторических романах, местничество тем не менее остается малопонятным явлением. Уже в XIX веке местничество воспринималось как странное и труднообъяснимое явление прошлого. А. С. Пушкин видел в нем лишь «безумие», непонятное стремление предков «жертвовать всем для поддержания... условного правила».

Но в местничестве не было безумия. Оно логично, хотя у этой логики иные, непривычные для людей нового времени точки отсчета. Местничество проходит через все Московское царство. В нашей истории оно получает широкое распространение с появлением при московском великокняжеском дворе «служебных князей», Рюриковичей и Гедиминовичей, чьи предки совсем еще недавно были суверенными правителями. «Густой слой знатного удельного княжья» (В. О. Ключевский) «оседал» не на пустое место — старомосковское боярство ревниво встречало теснивших их высокородных титулованных соперников. Возникла необходимость регулирования отношений, занимаемых аристократией придворных и государственных «мест». Это «место» в служилой иерархии отныне определялось «отечеством», «отеческой честью». «Отечество» же слагалось из происхождения и прежних служебных назначений, «мест», занимаемых представителями рола. Поэтому каждый родословный человек отслеживал назначения, могущие нанести урон его «отеческой чести», «знал себе меру», кто ему «ровня», а кто «в версту». Принять назначение, нарушающее прежний местнический счет, назначение с «порухой чести» — означало создание «случая», прецедента для последующего ущемления всего рода. Местничество поэтому не могло быть делом только двух сторон. Цепочка разрасталась — семья, род, ветви рода.

Отрицательные стороны местничества дали знать о себе очень скоро. Особенно во время войн. Почему? Местническая психология, вопреки всем карам, которые грозили ослушнику, чаще всего укладывала строгий государев указ на обе лопатки.

Знатное московское семейство XVII века (по Олеарию)

Но тогда почему местничество Просуществовало столь долго? Наряду с «недостатками», оно имело и «положительные» стороны. Местничество примиряло, казалось, непримиримое — разнородные устремления, воплощало своеобразный компромисс, из которого каждый стремился извлечь выгоду. Аристократия, опираясь на «отеческую честь», монополизировала высшие должности, превратила свои привилегии в наследственное достояние. В условиях местничества ни личные заслуги, ни государева милость не сообщали неродовитому человеку «отечества». Он мог, конечно, достичь высокого чина, попасть даже в Думу, но при этом остаться «белой вороной» в окружении высоких, кичившихся своим прошлым и неотъемлемыми правами родов.

Однако местничество с его гимном «породе» не только защищало аристократию и ее права от самодержца. В свою очередь, оно обороняло и государя от властолюбивых поползновений аристократии. Местнические счеты разъединяли. Нс «Великая хартия вольностей», а интриги и борьба между родами и группировками, не парламент, а печальное «боярское правление» в малолетство Ивана IV — вот направление движения, отчасти задаваемое местничеством.

Не следует забывать, что местничество было тесно связано со службой. Служба была причастна к возвышению и падению родов, обращала аристократию по происхождению в аристократию службы. Опала или иные злоключения на службе приводили к тому, что род мог оказаться в «закоснении», пасть в местнических счетах или даже выбыть из них. Таким образом, в руках монарха служба оказывалась одним из рычагов воздействия на знать.

Во второй половине XVII столетия выявилось полное несоответствие местничества и абсолютизма. «Брак» здесь был невозможен — ни по расчету, ни по любви. Формирующийся абсолютизм объявлял любую службу государю обязательной и почетной: не «порода», действительно неподвластная воле государя, а личные заслуги, взвешенные и оцененные царем,— вот единственное основание для восхождения к успеху.

Мысль эта встретила горячее сочувствие людей малородовитых. Весь XVII век шло наступление на местничество. Сфера его «приложения» сужалась: запрещалось местничать во время «государевых походов», придворных церемоний, войн. В 1682 году, наконец, последовала отмена местничества. Но дым от торжественно сожженных разрядных книг долго не рассеивался.

И в продолжении всего XVIII века местнический взгляд на достоинство человека, определяемое «породой», сражается с иным взглядом на человека — творца своей «чести». «Кто родом хвалится, тот хвастает чужим»,— писал М. В. Ломоносов. Впрочем, под «человеком» в первую очередь понимается дворянин. Потому борьба идет за «достоинство» природного и выслуженного дворянства. И хотя старинное дворянство отступает перед чиновным, это не капитуляция, а скорее, мирное соглашение.

Эта старая присказка во всем разнообразии вариантов ухватывает главное. Именно — тужить. В своей безысходности, беспросветности и нескончаемости. Мы имеем в виду не рекрутскую солдатскую службу, а службу дворянскую, воздействие которой было огромно. Служба оставила неизгладимый след на «физиономии» дворянского сословия, повлияла и на психологический склад, и иа быт, и на мировоззрение. С XVI века дворянский недоросль, достигнув пятнадцати лет, вступал на тернистую и нескончаемую служебную дорогу. Не случайно в дальнейшем главные вехи его жизни — служебные происшествия.

В допетровской Руси под службой понимается в первую очередь служба ратная, полковая. Неизменные ее спутники — болезни, увечья, смерть. Частые войны чередуются с непрерывным пограничным противостоянием, большими и малыми схватками, особенно на южных рубежах. В мирное время полковая служба для большинства дворян и детей боярских сводится к пограничной. Едут «по половинам», захватывая весну и часть лета, или «другая половина» — лето, осень; едут через год, если нет тревожных вестей о приходе крымцев на города.

Но это — еще раз подчеркнем — в мирное время. А много ли его было? В XVII веке, к примеру, его хватило на полстолетия с небольшим. Стоит ли удивляться, что провинциальный дворянин был более похож на гостя в своем имении, чем на хозяина. Или, если пользоваться нашими представлениями, на «дачника наоборот» — летом отсутствующим, зимой наезжающим. В итоге дворянство формировалось в условиях постоянного давления, непрерывного ощущения опасности и в этом смысле может быть сравнимо с испанским дворянином эпохи Реконкисты, многовековых войн с маврами. Не случайно историки находят черты общности в положении и поведении столь различного, на первый взгляд, русского и испанского дворянства.