ПИОНЕР - Пионер, 1939 Октябрь 10

- Когда идет поезд на Москву?

И, не дослушав ответа, пошел на вокзал. Ему говорили о специальном вагоне, он не слушал. За его спиной была солдатская котомка, фуражку он низко надвинул на глаза. Он шел в расстегнутой шинели, в больших, со сбитыми каблуками, болотных сапогах. И никто не видел, какое выражение было в его глазах - там, под низко надвинутым козырьком фуражки: может быть, опять то детское и чистое выражение непонимания? В Ленина… Стрелять в Ленина!

Так он пришел на вокзал.

Это был вокзал тех лет - грязный, закоптелый, проплеванный.

Медленно, вместе с толпой, он вышел на перрон, добрался до какого-то стоящего на дальних путях состава. Состав был смешанный: и пассажирские вагоны, и товарные, и даже угольная платформа. Все было занято. На крышах лежали вплотную, тело к телу. В тамбурах, на тормозных площадках, на буферах были люди.

Люди облепили даже паровоз.

Раз и другой Дзержинский прошел вдоль поезда, нигде не было места. Потом сказал бородатому красноармейцу:

- Подвиньтесь, товарищ.

Бородатый подвинулся и уступил Дзержинскому часть ступеньки. Потом они вместе перешли на буфер.

Знал ли бородатый красноармеец, с кем он ехал в эту ночь из Петрограда в Москву?

Вероятно, нет…

О чем думал Дзержинский в эту звездную, холодную августовскую ночь?

Может быть, вспоминал о том, как много лет назад ехал на извозчике с Лениным и с Надеждой Константиновной? Как беспокоился Ленин, что Дзержинскому неудобно сидеть на облучке, и какие у Ленина были веселые и милые глаза, когда он говорил:

- Да вы держитесь. Разве можно так? Или давайте все слезем и пойдем пешком. А?

Может быть, он вспоминал тюрьмы, в которых провел одиннадцать лет? Варшавские Павиаки и Александровский пересыльный централ? Орловскую каторжную тюрьму? Тюрьму в Ковно? Ссылку в Сибирь?

Или думал о том, что он,. Дзержинский, - председатель Чека, что его долг - охранять жизнь вождей революции и что самый великий вождь мира, быть может, умирает сейчас, в эти самые минуты?

Или он думал о честном слове врага?

О том, как отпущенные под честное слово враги клялись, что они больше не будут бороться с советской властью, и как, едва выйдя из тюрьмы, заливали Советский Союз кровью лучших людей?

Вероятнее всего, что он представлял себе Ленина: его лицо, его фигуру, его манеру говорить, его глаза, как они виделись в последний раз. О чем говорил Ленин? Кажется, это был недлинный разговор. Точный, ясный и простой, как всегда.

Никто не знал, о чем думал Дзержинский в эту августовскую ночь.' В Москву он приехал еще более похудевшим, с крепко сжатыми губами, с резкой морщиной на лбу.

Вошел к Ленину и встал у двери.

Ленин был без сознания.

Дзержинский постоял у двери, сунув ладони за ременный пояс, недолго, минут пять. Потом вышел и спрятался за угол дома. Тут ему показалось, что его кто-то взял за горло. Он тряхнул головой. Он не понимал, что с ним, и еще раз тряхнул головой. Он стиснул зубы и прислонился спиной к стене дома. Он задыхался и мотал головой. Потом из его глаз выкатились две слезы. Только теперь он понял, что плакал. Но ему не стало легче. Пожалуй, ему стало тяжелее. Он вышел из-за дома и быстро пошел к воротам Кремля. Навстречу шел Алексей Максимович Горький. Они молча поздоровались.

- Да, - сказал Горький, - вот какие дела. Да.

Махнул рукой и пошел к Ленину.

А Дзержинский пошел в Чека.

В эти дни враги советской власти узнали, что такое красный террор.

В. Гвайта

Рис. Ю. Коровина

Мать Верочки Эвальд была не такая, как зсе другие матери. Верочка знала родителей свах школьных подруг, ребят во дворе их дома и разных знакомых девочек и видела, что мать у нее необыкновенная, непохожая на других женщин.

Трудно было понять, что она думает, потому что она очень мало говорила, никогда ни на кого не сердилась и никогда не смеялась. Все соседи, сослуживцы и знакомые уважали верочкину мать и приходили к ней за советами. А некоторые перед ней робели.

Она казалась очень строгой в своей неизменной английской блузке с мужским галстуком, в узкой черной юбке, с гладкой прической и неулыбающимися губами. Верочку она не ласкала, не баловала, как ласкают и балуют своих детей все другие матери. И все-таки Верочке хорошо жилось с мамой,

Мать ее никогда не провожала в школу, даже в первом классе; отпускала вечером одну к подруге, далеко, за Смоленский рынок; не заставляла носить калоши, шарф и валенки; открывала на ночь окна в спальне и вообще ничего на свете не боялась: ни воров, ни сквозняков, ни сырых фруктов и немытых ягод.

Верочка не играла во дворе, а ходила одна гулять по городу, стараясь зайти далеко, в незнакомые места, открывая неведомые переулки со странными, смешными названиями: Курносов, Хухриков или Щипок.

В двенадцать лет она знала почти все улицы в Москве, даже самые дальние. Мальчики из чужих переулков не задевали ее и не обижали. И Верочка просто не верила подругам, когда они рассказывали, что мальчишки им не дают проходу. Она так привыкла ничего не бояться, что даже злые собаки ее не трогали, потому что собака редко кусает человека, если он не пугается и не убегает.

Верочка вообще старалась во всем подражать своей матери, хотя это было не так просто, потому что мама всегда поступала не так, как поступили бы все другие женщины на ее месте. И хотя Верочка научилась не бояться собак, коров и гусей, она никак не могла достичь маминого полного хладнокровия перед действительной опасностью.

В пятницу 27 октября Верочка проснулась веселая.

Утро начиналось как всегда: еще не открывая глаз, Верочка услышала привычный ровный шум типографии и пение за стеной. Это жиличка Таня, продавщица в магазине, собирается на работу и поет, причесываясь перед зеркалом. Когда Верочка повернулась, под одеяло проникла струйка холодного воздуха из открытого окна. Верочка поежилась, закуталась покрепче и уткнула лицо в подушку. Но спать уже не хотелось. Мама звенела чашками в соседней комнате, в коридоре хлопнула дверь, и стук ее отозвался басовым гуденьем где-то внутри черного пианино.

Верочка решительно откинула одеяло, встала на коленки и потянулась через спинку кровати посмотреть в окно.

Во дворе, как всегда по утрам, уже лежали большие белые рулоны газетной бумаги. Двор этот, залитый асфальтом, с узорной железной решоткой, пыльными кустами акации и узкой полоской затоптанной травы, Верочка видела каждый день. Но сегодня за окном что-то не так, как всегда. Тихо. Пусто. И железные ворота почему-то заперты. И нет ребят, которые всегда подстерегают по утрам грузовик с бумагой и вертятся около рулонов, собирая обрывки и лоскуты. Верочка тоже подбирает бумагу, когда не проспит.