ПИОНЕР - Пионер, 1939 Октябрь 10

Женщина заплакала.

Понемногу в холодную, нетопленную комнату собрались соседи. Дети жадно ели яблоки с хлебом, на столе лежала селедка, а соседи переглядывались и вздыхали.

Женщина все плакала и, плача, рассказывала о том, как сам начальник, комиссар, посадил ее в свой автомобиль и послал ей пакет.

В это самое время Феликс Эдмундович Дзержинский ехал домой. Ему было холодно, он чувствовал себя плохо. В кармане его шинели лежали два плохоньких яблока: он вез их своему сыну.

В 1920 году Дзержинский был на польском фронте. Однажды пришлось заночевать в небольшом местечке. Ни комнаты, ни квартиры нигде не было. Лил нудный дождь, земля разъезжалась под ногами, шинель на Дзержинском намокла.

Долго ходили по местечку.

Наконец, один из товарищей Дзержинского сказал, что переночевать можно у местного ксендза.

Дзержинский поморщился.

- Не люблю я попов, - сказал он, - ну их!

- Тогда придется ночевать на улице.

Волей-неволей пришлось идти к ксендзу. Ксендз жил один, с батраком и женой батрака - кухаркой. У кухарки был сын - мальчик лет семи, - по странному совпадению тоже Феликс.

Обсушившись и переодевшись, Дзержинский вышел из комнаты в кухню и сел за большой, гладко выструганный стол. Рыжая статная и красивая кухарка Стеся налила ему чаю в большую чашку и пододвинула хлеб. Ее муж удивленно поглядывал на большого большевистского начальника, который, вместо того чтобы гордо сидеть с паном ксендзом, пьет чай на кухне, за кухонным столом.

Дзержинский был весел, на кухне хорошо пахло хлебом, уютно горела маленькая керосиновая лампа, а мальчик Феликс чем-то напоминал ему собственное детство.

Вначале Дзержинский только переглядывался с мальчиком, потом заговорил с ним, потом построил ему большой корабль из бумаги и, наконец, начал рассказывать разные истории - да так, что заслушался не только мальчик, но и его родители. Постепенно товарищи Дзержинского, которые уже легли, стали одеваться и выходить на кухню, привлеченные смехом и весельем. Кухарка Стеся поставила еще два самовара чаю. Большевистские комиссары пили чай вприкуску, ели хлеб и так хохотали, что старый ксендз не выдержал и просунул голову в кухню.

- Заходите, заходите, - сказал Дзержинский, - мы, большевики, не кусаемся.

Ксендз с опаской вошел и сел на скамью, рядом с Дзержинским оказалось свободное место.

- Так, так, - сказал ксендз, - веселиться - это очень хорошо. Я думал раньше, что большевики не веселятся, а только сердятся. Может, угостить панов хорошим молоком?

- А чего ж, - сказал Дзержинский, - можно и молока.

Стеся сбегала в погреб, и опять началось чаепитие, но уже с молоком.

А Дзержинский вдруг разговорился с ксендзом.

- Ничего, ничего, - говорил он, - отлично будете работать. Вон у вас мускулы какие: будете дрова пилить, и настроение у вас будет хорошее. А то ведь неловко. Сами же поймете, что занимаетесь обманом народа…

Заспорили и спорили до поздней ночи.

Уже пожелав Дзержинскому спокойной ночи, ксендз сказал:

- Но мы даже с вами и не познакомились. Позвольте узнать вашу фамилию?

- Дзержинский, - сказал Феликс Эдмундович.

Ксендз поморщился, как бы что-то припоминая, но, так и не вспомнив, пошел спать.

Утром он спросил:

- Скажите, а тот большевистский комиссар из Чека, самый главный, - это ваш родственник или просто однофамилец?

- Это просто я, - сказал Дзержинский.

- Вы?

- Я.

- Тот - он - вы?

- Я, я, - смеясь, сказал Дзержинский.

- Не может быть, - сказал ксендз, - вы шутите.

Он так и не поверил.

Поверили только кухарка Стеся да ее муж.

Когда Дзержинский со своими товарищами уезжал, кухарка Стеся, обняв за плечи сына, сказала ему:

- Вот еще какой Феликс есть на свете!

Это было время голода на Волге.

Как-то рано утром Дзержинский приехал в ВЧК, вошел к секретарю и, положив на стол маленький акуратный пакетик, сказал:

- Отошлите это от меня голодающим в Поволжье.

Секретарь развернул бумагу. В пакете была небольшая чернильница с тонким серебряным ободком.

Весь день Дзержинский работал, и только ночью секретарь спросил, что это за чернильница.

Дзержинский поглядел на него своими прекрасными глазами, потом сказал:

- Как-то давно, выходя в очередной раз из тюрьмы, я долго искал, что бы купить сыну. Знаете, думалось, вот уморят тебя где-нибудь в ссылке или в тюрьме и ничего у мальчика от отца не останется. Никакого наследства. Денег было немного, искал, искал - и вот купил ему чернильницу. Не какую-нибудь, а с серебряным ободком. Это единственная ценность у нас в доме. Вот мы с женой и решили послать… Серебро - хлеб.

Секретарь ушел к себе.

Поздней ночью Дзержинский вышел из кабинета.

Чернильница стояла на столе у секретаря.

- Что «же вы ее до сих пор не отослали? - спросил Дзержинский.

- Может быть, не стоит? - неуверенно ответил секретарь.

- Нет, стоит, - сказал Дзержинский.

Повертел чернильницу длинными тонкими пальцами, поставил ее на стол и больше никогда не упоминал о ней.

Секретарь молча вошел в кабинет к Дзержинскому и положил на стол телеграмму:

«В Петрограде убит Урицкий».

Дзержинский прочитал, потер лоб ладонью. Потом взглянул на секретаря. Секретарь хорошо знал это мгновенное выражение глаз железного Феликса: детское, непонимающее. Это выражение появлялось в глазах Дзержинского тогда, когда совершалась какая-нибудь ужасная, непоправимая подлость, непонятная его чистому уму.

Зазвонил телефон.

Дзержинский взял трубку:

- Да, Владимир Ильич. Хорошо, Владимир Ильич.

Повесил трубку и сказал секретарю:

- Еду в Петроград.

В Петрограде, в Смольном, ему дали вторую телеграмму

Он долго читал ее, не веря своим глазам. Ему казалось, что он сошел с ума, что это дикий, страшный сон.

В Москве тремя выстрелами, тяжко, может быть, смертельно, ранен Ленин.

Ленин при смерти.

В Ленина стреляли.

Вчера он слышал голос Ленина, а позавчера Ленин, весело посмеиваясь глазами, говорил с ним вот так, совсем близко…

Еще и еще раз он перечитал телеграмму. Потом спросил: